В долине Аргуна - страница 51

Бирка скинул пиджак, стянул рубаху и обнажил свое тощее, волосатое и очень загорелое тело.

— Ты думаешь это обыкновенный загар? — он бил себя кулаками в грудь, по плечам и по спине. — Это я умело использую лучи всех трех конституций: грудь я подставляю одной, спину нежу в тепле второй, бока обогреваю сиянием третьей… И многие умеют так же загорать.

— Известна мне ваша теплолюбивая порода загоральщиков, — сказал Товсултан. — И не приведи бог, если кто-нибудь заслонит от вас хоть один лучик, — такой поднимете визг!..

— У нас же демократия! — словно не слыша собеседника продолжал Бирка. — Вот ты оставишь тут жалобу. Что дальше? Жалоба твоя может быть очень проста и наглядна, разобрать ее ничего не стоит, но, блюдя принципы и дух демократизма, столица страны не захочет ущемлять нрава республики, и Москва твою жалобу разбирать не станет, а перешлет в Грозный. В Грозном тоже очень хорошо понимают, что такое демократизм, и отправят жалобу в район. И в районе найдутся светлые головы, знающие, что с демократизмом шутки плохи — твоя жалоба окажется в сельсовете…

— Если так, то почему же ты тратишь столько красноречия, чтобы отговорить меня от жалобы?

— Дорогуша! — взмолился Бирка. — За родную республику обидно! За нее страдаю! Больно, когда ее светлое автономное имя пачкается какими-то кляузами…

Казуев не собирался никуда ни на кого жаловаться, поэтому ему не стоило большого труда сказать:

— Хорошо, Бирка. Ты меня убедил. Дай мне спички.

Бирка протянул зажигалку. Казуев достал из ящика письменного стола письмо жены и поднес его к вспыхнувшей зажигалке. Письмо загорелось.

— Это моя жалоба на Ханбекова, на тебя и на многих других, — письмо уже обжигало пальцы, и Казуев бросил его на поднос. — Сейчас оно сгорит дотла на твоих глазах.

— О! Это поступок, достойный чеченца! — Бирка торопливо собрал с подноса пепел, ссыпал его в бутылку с коньяком, взболтал и налил обоим из этой бутылки. — Выпьем за твое благородство!

— Коньяк, настоянный на жалобе? Это должно быть очень горько.

— Нет. Коньяк, настоянный на пепле жалобы. Это очень сладко.

Они чокнулись и выпили. Бирка продолжал экспериментировать, закусывая бутербродом, сделанным из ананаса и шпрот. Успех у Товсултана окрылил его, он решил идти дальше.

— Как я рад, что ты принял мое первое предложение!

— Первое? — Казуев свел брови. — Будет и второе?

Вместо ответа Бирка повернул рычажок приемника, и комнату заполнила мягкая элегическая мелодия.

— О, если бы души людей были так гармоничны, как эта музыка! — Бирка прикрыл свои мышиные глазки куриными веками. — Как легко и приятно текли бы наши дни…

— Так что же у тебя за второе предложение? — Казуев насторожился.

— Не догадываешься?

— Нет.

— Ну, конечно же, насчет твоей племянницы Саши.

Казуев встал и, чтобы сдержать свои чувства, подошел к окну. Внизу шумела Москва. Можно было разглядеть здания, в которых находились высшие органы народной власти, крупнейшие в мире центры науки, прославленные на всех континентах театры, богатейшие собрания художественных ценностей… А здесь, в номере, сейчас начнется нечто средневеково-дикое, несуразное, постыдное: этот человек с маленькой бараньей головой будет предлагать цену за девушку!

— Пошел вон!

— Послушай, ведь никто не узнает. Мы организуем умыкание по первому разряду, по последнему слову техники, с «Волгой»…

— Пошел вон! — Казуев взял в руку бутылку с коньяком, настоянным на пепле.

Бирка схватил другую бутылку коньяка, нераспечатанную, но вовсе не для того, чтобы обороняться. Он проворно сунул ее в карман брюк, схватил рубашку, пиджак и, голый до пояса, выскочил в коридор.

Казуев взволнованно ходил по комнате. Черт бы побрал этих божьих будильников! Ведь они действительно чего доброго похитят девушку. Особенно легко это может произойти в его отсутствие. Нет, надо завтра же лететь самолетом обратно. Обязательно! Может случиться непоправимое…

Дверь чуть скрипнула. На пороге снова стоял Бирка. Он был в рубашке, надетой второпях поверх пиджака.

— Извини, Товсултан. Ты меня не понял, — он подошел к столу и снова, как ни в чем не бывало, сел. — Товсултан, Москва любит деньги. Вот возьми пятьсот рублей. Они тебе пригодятся.