В финале Джон умрет - страница 4
Я взял факел, который Джон украл из ресторана, оформленного «под средние века». Затем снял с полки пластиковую бутылку, заполненную густой зеленой жидкостью. От одного прикосновения жидкость стала кроваво-красной, и поэтому я поставил бутылку на место, прихватив вместо нее «гетто-бластер», винтажный кассетник 1987-го года.
Зайдя в дом, я позвал Молли, вытащил из кухонного шкафа небольшой пластиковый контейнер, отсыпал пригоршню розовых упругих штучек, похожих на ластики, и выскочил за дверь. Собака бежала за мной по пятам.
Шелли жила в обычном деревенском двухэтажном доме, стоявшем на крошечном островке необработанной земли посреди бескрайних кукурузных полей. Черные ставни резко выделялись на фоне белых стен. Мы прошли мимо почтового ящика в виде коровы и увидели на входной двери самодельную табличку: «Морриссон: построено в 1962 г.». Остановившись у входа, мы с Джоном принялись спорить о том, должно ли там стоять двоеточие или тире.
Да, да, знаю. Будь у меня хоть капля ума, я бы удирал оттуда без оглядки.
Джон взошел на крыльцо, толкнул дверь и отскочил в сторону, а я порылся в кармане и вытащил одну из розовых штучек – собачье лакомство в виде крошечного бифштекса с коричневыми полосочками от воображаемого гриля. Именно в тот момент я понял, что они нарисованы только для меня, так как ни одна собака в мире не сообразит, что они символизируют.
– Молли!
Я показал псине «бифштекс» и бросил его за порог. Молли помчалась вслед за лакомством.
Мы навострили уши: не слышно ли, например, как собаку расплющивают о стену? Из дома доносился только топот лап. В конце концов Молли вернулась, глупо улыбаясь, и мы пришли к выводу, что нам ничто не угрожает.
Шелли собралась выразить нам свое неодобрение, но, похоже, передумала.
Мы осторожно заглянули в темную гостиную. Шелли двинулась к выключателю, но я знаком остановил ее.
Джон щелкнул зажигалкой, и над факелом взметнулось пламя высотой в фут. Мы стали медленно осматривать дом. Я заметил, что Джон взял с собой целый термос своего кофе; похоже, намерен провести здесь всю ночь. Да уж, этот напиток вызывает такую изжогу, что не уснешь.
– Где он обычно появляется? – спросил я.
Пальцы Шелли снова вцепились в юбку.
– В подвале. А один раз – в ванной. Его рука… высунулась из унитаза, когда я…
– Ясно. Где вход в подвал?
– На кухне… я не хочу туда идти!
– Все нормально, – успокоил ее Джон. – Посиди на кухне с собакой, а мы осмотрим подвал.
Я недовольно взглянул на него: роль прекрасного рыцаря, спасителя благородных девиц, должна была достаться мне. Шелли села на корточки и принялась гладить собаку, а мы затопали вниз по лестнице, освещая себе путь факелом.
Чистый, современный подвал.
Стиральная и сушильная машины.
Тихо пощелкивающий нагреватель воды.
Огромный напольный морозильник.
– Его здесь нет, – сказал Джон.
– Какой сюрприз.
Джон прикурил от факела.
– Хорошая девушка, да? – спросил он тихо и даже как-то вкрадчиво. – Знаешь, она напомнила мне Эмбер, подругу Дженнифер. Когда она пришла, на секунду мне даже показалось, что это и есть Эмбер. Кстати, Дейв, спасибо, что согласился сыграть роль моего помощника. Не то чтобы я хотел воспользоваться тяжелым положением, в котором оказалась прекрасная дама, но…
Я перестал его слушать и попытался понять, что насторожило меня в этом подвале. Что-то явно выделялось из общей картины, словно двоечник, который поднимает руку, чтобы ответить на вопрос учителя. Джона увлекла роль детектива, и он потянул за белую тряпку, висевшую на огромной раковине.
– Вот это да. Взгляни на эту хрень.
Там лежало белое одеяние, похожее на фартук: большой кусок ткани с длинными завязками. Точнее, отчасти белое – в центре красовалось розоватое пятно выцветшей крови, словно ребенок пытался нарисовать японский флаг.
На меня снова накатила тяжелая, холодная волна ужаса. Я подошел к морозильнику и поднял крышку.
– Ох ты…
Под крышкой лежал пластиковый пакет с застежкой, а в нем – покрытый изморозью язык, длинный, упругий, лиловый и не похожий на человеческий. И это еще не все: хозяева до верха забили морозильник мясом – куски поменьше заботливо упаковали в прозрачные пакеты, а большие завернули в белую бумагу, на которой проступили розовые пятна.