В городе древнем - страница 2
Дебрянск! От него, казалось Степанову, давно уже и навсегда отлетела жизнь…
Неподалеку от городского сада стоял дом, где Степановы снимали квартиру, рядом — школа, где он учился, телеграфный столб, до которого он всегда провожал Веру и где обрывались их свидания. Эта пустыня всего несколько недель назад была красивым, уютным и зеленым городком, в котором четырьмя огромными окнами смотрел на тихую улицу Верин дом, где произошло так много памятного. Помнилось, здесь стояло наклонившееся к земле дерево, и им с Верой нужно было пригнуться, чтобы пройти мимо. Истертые, с выемками, тротуары из белых плит были исхожены вдоль и поперек и знакомы до последней трещины…
Степанов посмотрел в сторону реки и увидел под горой, на которой некогда возвышалась школа, а сейчас торчат печные трубы, остатки свай деревянного моста, разрытые берега, увидел кучи земли, выброшенные взрывами и осевшие на русле…
Степанов остановился. В глазах щипало от слез. В груди — едкая боль. Жаль было города и чего-то еще, невозвратимого, что он сейчас не смог бы определить.
Ходил Степанов и раньше по золе, головешкам и кирпичам, видел и раньше печи и остовы сожженных домов, испытывал боль и ненависть, но такое терпеть еще не приходилось. Ведь это е г о город! Знал каждую улицу, почти каждый дом, и все напоминало о прошлом, частице его жизни…
Советская, главная улица города… Кое-где остались от двухэтажных кирпичных домов, самых высоких в Дебрянске — трехэтажного не было ни одного, — островерхие углы. Несколько деревьев… И вот здесь-то Степанов впервые увидел людей. Вон женщина, а вон еще одна… Остановились, пристально всматриваются с надеждой: не муж ли это или сын в шинели и с вещевым мешком?
Сейчас Степанов подойдет и заговорит, расспросит о знакомых. Он ускорил шаги, но не так-то просто здесь было идти: под ногами кирпичи, стекло, проволока…
— Здравствуй, милок. Чей же ты будешь? — спросила одна из женщин.
— Степанов…
— Вернулись, значит… А мой-то, мой… — И отошла, утирая глаза.
— Ну, погоди, Аннушка… Погоди… — стала утешать ее другая.
Вскоре он встретил еще одну женщину. В старом ватнике, в платке, чиненых-перечиненых чулках… Заметив нового человека, она остановилась в ожидании.
— Здравствуйте, — как можно участливее приветствовал ее Степанов.
— Добрый день, милый… Вернулись? Вернулись… — Это был, к сожалению, не тот, о ком она думала дни и ночи. И указала взглядом на город: — Вот ведь как!.. Кто ж будете?
— Степанов я…
Женщина покачала головой:
— Не помню таких…
— Соловьевы, Кореневы здесь? — спросил Степанов.
— Не знаю, милый… Сама только нынче ноги приволокла. Ничего не знаю…
Квартал за кварталом шел он то по улице, то по тропинкам, проложенным вдоль и поперек, вкривь и вкось. Ни одного прямого угла!
Теперь Степанову долго никто не попадался.
Безлюдье. Тревожный покой. Тишина. И что-то еще, неотступно преследовавшее его… То был запах пепелищ…
Начало темнеть, когда Степанов вдруг заметил, что он прошел весь бывший город: впереди линия железной дороги, груды кирпича, оставшиеся от небольшого, но красивого вокзала.
Окраина. А за этой окраиной — такая же пустыня, как и в центре, только без печей…
Знакомое железнодорожное сооружение — кажется, пожарный сарай, теперь служивший, видимо, временным зданием станции, — оказалось справа от Степанова, и он вышел прямо к путям, где стояли платформы. Они были гружены бревнами. Две женщины наверху кольями придвигали к тонким скатам тяжелые кряжи, и те с грохотам свергались на землю.
— Осторожно! — кричали сверху. — Майка, не лезь под бревно!
Степанов посмотрел на Майку: девочка-подросток, тоненькую комплекцию которой не мог скрыть даже просторный, не по плечу, ватник.
Но, сбрасывая бревна, верхние сами все время работали с некоторым риском: перекладин между бревнами не было, не было поэтому, собственно, и рядов. Скатывая одно, можно было рассыпать все остальные и вместе с ними слететь вниз.
Шесть женщин относили бревна в сторону, укладывая их в невысокие штабеля. Степанов поставил чемодан на землю, на чемодан — мешок, молча взялся за еловый ствол.