В излучине Дона - страница 5

— Чей это огород, не знаешь?

— Солдатки одной, — отвечает танкист.

— Вот видишь, солдатки. И не просто солдатки — советского человека. Наш народ в Красной Армии видит свою защитницу, а в бойце и командире — друга. Ну, а какие же мы, к черту, друзья, если не только не помогаем, а даже разрушаем. Что о нас скажут жители?

Боец молчит, потупив взор. На лице его выступили багровые пятна. А Мирон Захарович продолжает:

— Вот ты сказал: «война». Действительно, в ходе боя возможны и жертвы и разрушения. Там это вызывается обстановкой. А в данном случае ты просто проявил преступную небрежность.

— Так ведь ночью было, не заметил, — вставил танкист.

— Вот, вот, мало того что набезобразничал, так еще оправдываешься… В наш советский дом пришли фашисты — рушат, ломают, уничтожают. И ты хочешь уподобиться этим разбойникам! Нет, брат, так не пойдет. Сейчас же исправь изгородь да извинись перед хозяйкой за помятые грядки.

— Есть, исправить и извиниться. — Танкист вскочил на ноги, приложил руку к шлему. — Товарищ комиссар, больше этого никогда не случится. Обещаю…

Под вечер в штаб зашел командир 2-го батальона Грабовецкий.

— Разрешите отстреляться двум экипажам третьей роты, — попросил он. — Надо оружие проверить и подготовку людей. Раньше не успели.

— Где думаете этим заняться?

— За селом удобная балка есть. Я уже все проверил. Путь туда прикрыт деревьями, сверху движение не заметят. А чтобы все нормально было, поставим оцепление.

Получив разрешение, капитан уходит. Я вижу в окно, как он размашисто шагает вдоль улицы.

— Дельный командир, — замечает Николаев. — Не ошиблись в нем.

Мне вдруг вспоминается тихий майский вечер в Тамани. Настроение было отвратительное. После крымских боев в бригаде сохранилась лишь треть личного состава. А техника почти вся на той стороне Керченского пролива осталась лежать грудами исковерканного металла.

Я тогда только что принял бригаду и знакомился с людьми. В комнату, тускло освещенную керосиновой лампой, по очереди входили командиры. Пятым появился высокий, статный, широкий в плечах мужчина с красивым мужественным лицом.

— Капитан Грабовецкий, — представился он.

— Помощник начальника штаба по разведке?

— Так точно… Но у меня… — капитан запнулся. — Прошу из штаба перевести в батальон.

— Товарищ полковник, — вмешался в разговор моложавый на вид майор, временно исполнявший обязанности начальника штаба бригады, — Грабовецкий и раньше об этом ходатайствовал, но прежний командир не хотел его отпускать.

— А в чем дело, капитан? — заинтересовался я. — Обидели вас или работа в штабе не нравится?

Уловив в моих словах расположение, — а Грабовецкий сразу произвел на меня благоприятное впечатление — капитан заговорил быстро и горячо.

Война застала его в погранотряде на юге страны. Он сразу попросился в действующую армию. Не отпустили. Лишь четыре месяца назад попал на фронт. Но и то «неудачно» — определили его в штаб армии топографом.

— Сами понимаете, товарищ полковник, что это за фронт. Опять подаю рапорт. Переводят в бригаду, и снова в штаб.

— Вы работали на командной должности?

— А как же! До войны командовал взводом. Без малого год.

— Мда-а, практика у вас небогата.

— Небольшая, конечно, — упавшим голосом ответил капитан и вздохнул.

И тут его выручил майор. Он рассказал, что во время боев в Крыму Грабовецкому не раз случалось подменять выбывших из строя командиров танковых рот. А однажды он неделю замещал командира батальона.

— Прежний комбриг все больше склонялся к мысли перевести Грабовецкого в подразделение, — закончил майор. — И комиссар Николаев, помнится, соглашался.

Я вопросительно посмотрел на Мирона Захаровича. Тот утвердительно кивнул головой.

Из разговоров я уже и сам пришел к выводу, что в принципе Грабовецкий подходит на роль командира.

— Хорошо, капитан. Пока принимайте роту.

— Есть! — радостно воскликнул Грабовецкий.

Дела в роте шли отлично, и недели через две я назначил Грабовецкого заместителем командира батальона. Потом, уже окончательно уверовав в способности капитана, ходатайствовал о назначении его командиром батальона.

24 июля в районе Калача действовали фашистские бомбардировщики. Нас это не особо тревожит. Мы знаем, что одиночные вражеские самолеты нередко долетают даже до Волги. К тому же в самом Калаче тихо. Правда, за Доном погромыхивают артиллерийские орудия, но мы с Николаевым полагаем, что это советские войска, размещенные в Калаче, проводят учебную стрельбу.