В канун бабьего лета - страница 9

Отец, глядя на исхудавшего сына, упрекнул:

— Ты, Игнат, чтой-то зорями стал домой являться. Либо к рыбалке пристрастился или к охоте?

Игнат знал, что деловой отец не любил рыбалку и охоту, считал это пустым никчемным занятием, говаривал при этом: «Зайчики да рыбки разденут до нитки». Для сынков барских да атаманских — это забава, для бесхозяйственного мужика — худой промысел, повод отлынивать от большого выгодного дела. Сын неохотно буркнул:

— На игрища хожу. С ребятами.

— Гляди, парень. Нынче много всякого сброду по степям и хуторам шастает — дезертиры, менялы, воры.

А дед ругнулся:

— Станица наша Николаевская, по царю прозванная, а порядку ни черта нету.

…Парнишкою Игнат прибегал из церковноприходской школы, швырял в угол матерчатую сумку с книгами и поторапливался к длинному под соломенной крышей сараю, что стоял в глубине подворья, — к лошадям. Он начищал их скребком до блеска, в полдень гнал к песчаному берегу Ольховой на водопой. Дед, много лет посвятивший обучению подростков верховой езде, радовался пристрастию внука — в назарьевскую породу попер внук. Бабка-старообрядка, мать отца, втайне поощряла то, что Игнат не тяготеет к школе, к этому станичному сборищу, где православные, староверы и вовсе нехристи пьют воду из одной кружки. Отец Игната Гаврила, ценивший в человеке ловкость, силу и смекалку, считал, что отбить косу, ошиновать колесо, наладить косогон на косилке во сто крат полезнее и нужнее, нежели чахнуть над книжкою.

С дальнего хутора Дороговского под великие престольные праздники приезжала в гости другая бабка — мать матери, ласковая, желанная бабушка Агафья. Девкою была она в прислугах у самого наказного атамана и читать в ту пору научилась. Внуку своему Игнате по вечерам на сеновале и на печи интересно рассказывала про луну и звезды, про моря и океаны и чужие земли. А сколько знала она сказок!

В те праздничные дни бабушка Агафья была Игнату ближе и родное запуганной робкой матери.

…Летом семнадцатого неспокойно было на земле самого крупного в России Донского казачьего войска. За станицей Николаевской, за порыжелыми буграми и балками на заводах, фабриках и угольных шахтах не утихали забастовки. Рабочие выходили на улицы с лозунгами, выражая недоверие Временному правительству, требовали окончания кровопролитной и долгой войны. С Кавказского и Западного фронтов бежали солдаты. Атаманы и офицеры в хуторах и станицах учиняли облавы, устраивали суды над дезертирами, грозили расстрелами и гнали солдатиков на Австро-германский фронт. Временное правительство готовилось к установлению в стране военной диктатуры, оно мобилизовало силы на борьбу с революционным движением. С этой целью был организован контрреволюционный заговор во главе с верховным главнокомандующим армией Корниловым. Большой войсковой круг, созванный в Новочеркасске, призвал к ликвидации Советов.

Войсковой атаман — генерал от кавалерии Каледин и товарищ войскового атамана Митрофан Богаевский звали казаков «на великий подвиг спасения Родины», — как можно скорее сколотить Добровольческую армию и двинуть ее на всколыхнувшийся революционный Петроград и Москву. Член Государственной думы Родичев выступил на окружном продовольственном съезде в Ростове и попросил хлеборобов не прятать хлеб, а отдавать его армии, чтобы вести войну до победного конца. По хуторам и станицам шныряли офицеры и при поддержке духовенства собирали летучие митинги, где уговаривали подписаться хуторян и станичников на «Заем свободы». Кричали на площадях до хрипоты, а неимущие крестьяне самочинно снижали арендные цены на пахотные земли, захватывали сенокосы. Иногородние настойчиво требовали уравнения их в правах с казаками.

Колыхался, гудел взбудораженный Дон.

Игнат Назарьев обходил сторонкой эту неспокойную и непонятную жизнь. Никто не покушался на землю и на хозяйство назарьевское, мать по-прежнему подавала на стол сытные обеды и завтраки, глядела за скотиной, отец, пользуясь неразберихой, заводил новые знакомства, скупал по дешевке лес, инвентарь, листовое железо.

Игната же занимала Любава.

Однажды Любава Колоскова складно рассказывала про какую-то быструю птицу-тройку, ярославского мужика в рукавицах, про коней и колокольчик. Где могла видеть такое? Не иначе как дядюшка ее, учитель, что приезжал из Новочеркасска погостить, подсунул девке книжку. Игнат спросил: