В каждую субботу, вечером - страница 13
«Не страшна нам бомбежка, не страшны нам налеты, и врагов не боимся в кровавом бою!»
Асмик не выдержала, крикнула громко:
— Вранье!
Артист оборвал пение.
Асмик почувствовала, что вся залилась краской. Кажется, даже белки глаз покраснели.
И все-таки крикнула еще раз:
— Вранье! Бомбежки страшны, и самолеты тоже…
После, когда артисты уехали, она не переставала возмущаться:
— Подумать только! Такое мог написать только тот, кто никогда не был на войне! Ему не страшно, он дома, за столом, свои стишата сочиняет, а попробовал бы с наше…
Самой себе она казалась старым, испытанным бойцом. Но все равно не скрывала страха, когда начинались бомбежки. Случалось, оперировала под огнем.
А потом писала бабушке:
«За меня не беспокойся. На нашем участке фронта все время затишье».
Когда-то она хотела стать врачом. Представляла себе мысленно своих пациентов, внимательно осматривала каждого, расспрашивала, беседовала на всякие житейские темы, — одним словом, проводила психотерапию, которая так необходима больным.
И, уже учась в институте, крепко запомнила слова Павлова:
«Словом можно воскресить и убить».
Она видела себя врачом в ослепительно белом халате, в белой шапочке на голове.
Вот она подходит к койке, садится рядом, заводит долгий, душевный разговор…
Наяву была жизнь — грубая, жестокая. Голые, развороченные тела, истерзанные минами, автоматами, осколками бомб, кровавые, ставшие жесткими, словно жесть, бинты, тазы, где в крови плавают осколки, извлеченные из ран.
Раненые кричали, срывали с себя повязки, ругались, звали ее к себе и гнали прочь.
Временами ее охватывала ярость. Впору бросить бы все и бежать куда глаза глядят, чтобы не видеть, не слышать, не знать ничего…
Но через минуту уже становилось совестно перед самой собой. И она забывала об усталости, о бессонных ночах, о том, что халат весь в пятнах, и ноги кажутся не своими, и во рту еще крошки не было…
Ближе всех в медсанбате Асмик сошлась с Верой Петровной Ордич, опытным хирургом, ленинградкой.
Вера Петровна была значительно старше Асмик, далеко за пятьдесят, худая, костистая, стрижена коротко, под мальчика.
Беспрестанно курила, кашляла и снова сворачивала себе «козьи ножки» худыми, желтыми от махорки пальцами.
Все в медсанбате побаивались Веры Петровны, ее сумрачных глаз, острого, злого языка, даже сам главный врач. Все, кроме Асмик.
Как ни странно, Асмик была по душе эта грубоватая, с мужскими ухватками женщина, умевшая ругаться, курить и пить водку не хуже любого мужика.
Вера Петровна категорически утверждала:
— Пока еще ты обсосок, но когда-нибудь… Из тебя врач получится. Вот так, как мой муж…
— Он тоже врач? — спросила Асмик.
— Был, — сказала Вера Петровна. Она скупо рассказала о нем: — Он на моих руках умер. Зимой сорок второго. От голода.
Замолчала, стала быстро сворачивать новую цигарку. Руки ее дрожали.
— Дайте мне, — сказала Асмик. — А то у вас вся махорка просыпалась.
Свернула ей цигарку, толстую, словно сигара.
— Правильно свернула?
— Сойдет.
Вера Петровна взяла цигарку и тут же забыла о ней.
— Он сам себе диагноз поставил. Дистрофия, сказал. Полная. Излечению не подлежит…
— Он был хирург?
— Нейрохирург. Отличный клиницист. Его весь наш Васильевский остров знал. Так и звали кругом: наш доктор.
Иногда, в короткие минуты передышки, обе они выходили в лес, синевший неподалеку от деревни.
— Если бы дома побыть, хоть бы час, пусть даже только полчаса, — говорила Асмик.
Вера Петровна молча курила. У нее не было дома — разбомбили в первые же дни.
С неожиданным в этом внешне грубом существе проникновенным чувством она касалась рукой белых, светящихся в темноте стволов берез. Как-то сорвала уютно примостившийся под елью гриб, показала его Асмик:
— Смотри, на шляпке роса, словно бриллиантик. И сам весь крепенький, самодовольный!
— Интендант, — заметила Асмик.
Вера Петровна нежно провела рукой по коричневой влажной шляпке гриба.
— Плюшевая, правда? И ворс такой ровный-ровный. Вот сволочь какая!
Отвернулась от Асмик, быстро, порывисто затянулась, выпустила длинную струю сизого дыма.
Однажды она сказала Асмик:
— У меня один тип лежит, пулевое ранение в шею; говорит, у тебя колоритное лицо.