В каждую субботу, вечером - страница 5
— Так и знала, — сказала она своим густым, почти мужским голосом. — Нет того, чтобы встретить старого человека, гостя столицы, как положено…
— Пошла-поехала, — ответила Асмик.
— Вот она, современная молодежь, — продолжала бабушка, кивая на Асмик и обращаясь не то к носильщику, не то к спешившим мимо пассажирам. — Вот она, наша смена…
— Бабушка, — отчаянно краснея, взмолилась Асмик, — ну какая же я молодежь?
— Молодежь, — упрямо повторила бабушка. — Никуда не годная, самовлюбленная, эгоцентричная, et cetera, et cetera…
Носильщик ухмыльнулся, подхватил чемоданы и баул и пошел на вокзальную площадь. Асмик схватила корзину, взяла бабушку под руку и пошла за ним.
— Всю дорогу слышала одно и то же: в Москве тропическая жара, — громко делилась бабушка. — И что же? Ничего, в сущности, во всяком случае для нас, южан, это далеко не жара…
На нее оглядывались, усмехались, но она не обращала ни на кого внимания, недовольно гудела о том, что поезд только по названию скорый, тащился хуже почтового, и белье в вагоне было серое, словно осеннее небо, и чаю нельзя было допроситься…
Бабушка была теткой отца Асмик, единственным родным человеком. После гибели отца и матери Асмик она переехала из Еревана в Москву и взяла на себя все заботы о девочке. Она жила с Асмик до тех пор, пока та не поступила в медицинский институт.
В сорок втором году бабушка провожала Асмик на фронт. Стояла на перроне, снизу вверх смотрела на Асмик и, не стесняясь незнакомых людей, кричала:
— Имей в виду, на передовой следует ходить согнувшись, тогда пуля пролетит мимо, и, если надо будет, не ленись, вырой окоп поглубже!
Незадолго до войны бабушка прилежно изучала статьи и брошюры, посвященные военному делу, и теперь громогласно выкладывала свои познания.
— И смотри замуж там не выскочи, — наставляла бабушка. — Лучше потом, когда вернешься, потому что сперва надо хорошенько изучить характер человека, а потом уже решаться на важный шаг. Поняла?
— Поняла, — сгорая от стыда, отвечала Асмик.
Громкоговорители разносили по перрону короткие, ставшие горестно знакомыми слова:
«Наши войска после упорных боев оставили…»
Поезд вот-вот должен был отойти.
А бабушка, не обращая ни на кого внимания, продолжала поучать Асмик, что вообще-то лучше и вовсе не выходить замуж, а отдать себя всю науке, вот так, как сделала это она, ее бабушка, нисколько не жалея о том, что так называемая личная жизнь не сложилась.
— Все понятно, — торопливо отвечала Асмик. — Да я и не собираюсь замуж, с чего вы взяли? Я же на фронт еду!
Товарищи Асмик, студенты мединститута, уезжавшие вместе с ней, не скрываясь, подсмеивались. Асмик не чаяла, когда поезд тронется.
Но когда наконец вагон качнуло и перрон медленно поплыл назад, она увидела, как сморщилось бабушкино лицо, и черные глаза стали очень блестящими, и бабушка побежала вслед за вагоном и, плача, не вытирая слез, кричала одно и то же:
— Береги себя, девочка! Слышишь, береги себя!
И тогда Асмик заплакала в голос, потому что в этот миг ей подумалось: может быть, она уже никогда не встретится с бабушкой.
Но они встретились. И бабушка шумно отпраздновала возвращение Асмик, назвала полный дом своих ученых друзей, пела старинные армянские песни, поминутно подходила к Асмик, оглядывала ее и дивилась:
— Это ты…
Потом она уехала к себе в Ереван и теперь лишь иногда, не часто, приезжала в Москву, в командировку, а заодно, само собой, повидать и Асмик.
Бабушке было семьдесят шесть лет.
Сидя в такси, Асмик с удовольствием вслушивалась в басистый голос бабушки, говорившей без умолку.
— Сейчас приедем, — сказала Асмик. — Вы примете ванну, пообедаете, отдохнете.
Бабушка вздрогнула, словно ужаленная.
— Отдохнете! И не подумаю даже! Ты что, забыла, что я приехала на заседание Президиума Академии?
— Отлично помню, — ответила Асмик. — Но это же все завтра, а сегодня можно бы и отдохнуть.
— Отдыхать на том свете, — решительно сказала бабушка. — А сейчас мне надо будет незамедлительно отправиться к Сергею Арнольдовичу. У него масса неприятностей, ему предложили не заведовать больше институтом, а директором назначили этого, как его, Савича, его ученика, который ему обязан всем, даже, если хочешь, жизнью!