В кольце твоих рук - страница 24

Сторм подошла к нему естественной, грациозной походкой морячки, для которой бескрайние водные просторы были родной стихией и к тому же привыкшей повелевать мужчинами. Она опиралась на шпагу, словно это был зонт или трость.

Остановившись в трех футах от Саймона, все еще не пришедшего в себя после того, как рука великана сдавила ему горло, Сторм коснулась кончиком шпаги его подбородка, заставив молодого человека слегка приподнять голову.

Взгляд Сторм медленно, оценивающе скользил по фигуре пленника. В этом взгляде было что-то такое, от чего Саймону стало не по себе.

Наконец Сторм опустила шпагу.

— Нет! — резко сказала она. — Не надо его убивать. И резать не надо. Я беру его себе!.. — Она повернулась к чернокожему великану: — Помпи, отведи его в трюм.

Трюм «Грозы» больше всего напоминал ад — кромешная тьма, запах гнилых фруктов и гнилого мяса, смешавшийся с запахом пота и запекшейся крови.

Саймон сидел на полу, привязанный к какому-то бочонку. Руки его были заломлены за этот бочонок и туго связаны в запястьях. Щиколотки тоже были связаны, так что пальцы ног онемели и ничего не чувствовали. Когда Саймон пытался пошевелиться, острая боль сразу же пронзала все его тело, и поэтому он старался сидеть неподвижно.

Вокруг него, шурша, бегали крысы — несколько раз крыса даже забиралась на его ноги. Как ни вглядывался Саймон в темноту трюма, он так и не мог различить ничего, кроме теней. В желудке у него уже давно было пусто, но он старательно отгонял мысли о еде. В трюм почти не проникал воздух, и дышать с каждой минутой становилось все труднее.

Саймону оставалось только гадать о том, какую участь готовят ему его мучители. Очевидно, его держат ради выкупа, ибо, если бы они хотели его убить, то убили бы сразу. А если выкуп… Сможет ли Августа набрать требуемую сумму? Может быть, Питер… Но Питер всего лишь служит ему — имеет ли он право действовать от лица хозяина?

Мысли — одна ужаснее другой — лихорадочно проносились в голове несчастного. А если он не сможет освободиться и умрет здесь — что тогда будет с Августой, с Сайпресс-Бей — со всем тем миром, что он так любил?

Нет, он не должен умереть! Надо же что-то делать, черт возьми, надо как-то выбраться отсюда, вернуться домой…

Уже около получаса назад Саймон почувствовал, что корабль остановился, и услышал, как команда заметно оживилась. Значит, они куда-то пристали. Саймон попытался напрячь свое слабеющее сознание. Должно быть, они недалеко от берегов Северной Каролины. От этой мысли ему даже стало немного смешно. Подвергнуться нападению пиратов, можно сказать, почти у себя дома, всего лишь в одном дне хода от Сайпресс-Бей… Как нелепы могут быть иной раз повороты судьбы!

И, тем не менее, если бы он смог бежать…

Саймон вдруг почувствовал какое-то шевеление, услышал скрип открываемой крышки люка. Он прикрыл глаза от яркого света и жадно вдохнул хлынувший в трюм свежий воздух…

— Ты еще здесь, приятель? — раздался над его головой веселый голос. — Ну, вот и дождался! Ужин для пленников! Чтобы никто не говорил, что на «Грозе» благородных гостей морят голодом!

Саймон узнал голос и, что еще хуже, узнал лицо. Это был тот самый пират, которого он ранил.

Пират с ухмылкой поставил перед Саймоном плошку какой-то баланды. Руки Саймона были связаны, но будь они свободны, он, даже умирая от голода, вряд ли бы соблазнился такой бурдой — его затошнило от одного взгляда на нее.

Саймон оторвал взгляд от стоявшей перед ним плошки и посмотрел на пирата. Штаны того были настолько грязны, что почти утратили цвет, вместо пояса их удерживала широкая полоса голубой ткани. Саймон узнал свой собственный жилет, который пират надел прямо на голое тело, — этот жилет отобрали у него вместе с кафтаном. Из-под расстегнутого жилета виднелся белый живот, напоминавший бесцветное брюхо лягушки и поросший столь же бесцветными редкими волосами. Правая рука пирата была замотана пропитавшейся кровью тряпкой.

Пират снова ухмыльнулся, обнажив гнилые зубы. Черные, давно не стриженые волосы свисали с головы грязными сосульками, лицо обросло такой же черной щетиной. В ухе у пирата блестела золотая серьга. Запах давно не мытого тела был столь сильный, что перебивал даже мерзкие запахи трюма. Саймон инстинктивно поморщился.