В компании куртизанок - страница 34

, вокруг большой конной статуи, другие люди стоят кучками. Всадник — это один венецианский кондотьер,[5] который когда-то завещал республике свое состояние, но при условии, что она увековечит его вместе с конем. Он желал стоять на Сан-Марко, но его поместили на Дзаниполо. И вот теперь он, бронзовый, грозный и хвастливый, восседает здесь и не ведает о том, что творится у него под ногами. А между тем молодые мужчины и женщины украдкой обмениваются взглядами, делая вид, будто разглядывают напряженные мышцы ног бронзового коня. Скакун мне нравится куда больше, нежели наездник, но в Венеции лошадям предпочитают мулов, и хотя это делает улицы города безопаснее, я все равно скучаю по могучему топоту и фырканью породистых и рослых римских жеребцов.

Сравнение с рыбой, принадлежащее моей госпоже, очень метко: в самом деле, теперь, когда все уже вышли из церкви, мелкие стаи и косяки собираются вокруг самых диковинных приманок. Некоторые мужчины плывут к цели напрямик, другие медлят в отдалении, словно еще не решили, в каком направлении следует двигаться. А в середине кружатся и покачиваются женщины, зорко следя за всем, что происходит вокруг них. В руках у них носовые платки, веера или четки. Порой эти предметы выскальзывают из пальцев и падают у ног какого-нибудь мужчины. Красавицы улыбаются и надувают губки, наклоняют головки — разговор уже завязался. Свои коралловые губки они прикрывают белыми ухоженными ручками, когда какая-нибудь любезность или замечание вызывает взрыв смеха у них самих и у окружающих. Но если ротики их прикрыты, то глаза ведут красноречивый разговор.

По указанию госпожи я перемещаюсь с моста на площадь, чтобы лучше их рассмотреть. Там царит великое возбуждение, и это ясно уже по тому, что меня замечают лишь несколько вельможных стариков и их украшенные бородавками жены, которые никак не решат, поглазеть ли на меня или содрогнуться от гадливости. Я не единственный карлик в городе (одного я видел в труппе акробатов, изредка дающих представления на площади), но выгляжу я достаточно непривычно, и меня разглядывают; потому-то лучше, чтобы нас не видели вместе — во всяком случае, до тех пор, пока мы снова не наладим дело. Тогда уже мое диковинное уродство станет частью привлекательности госпожи.

Я сосредоточиваюсь на тех женщинах в толпе, которых уже встречал здесь раньше. На темноволосой красавице с трескучим веером в ядовито-желтых юбках и на второй — бледной и гибкой, с кожей как у мраморной Мадонны, и с чем-то вроде сетки со звездочками на завитых волосах. Их имена я уже разузнал. В отношении остальных я разузнал еще не все. Не будь я таким уродливым коротышкой, можно было бы разыграть кандидата в их спутники, примешавшись к толпе прочих поклонников. Но их игра происходит слишком высоко и быстро для меня — взгляды и улыбки так и летают, пока женщины делят свое внимание между уже обращенными и теми, кто еще только искушаем.

Так привлеченные сходятся с привлекающими, и торговля начата.

Я уже собираюсь возвращаться к госпоже, как вдруг что-то привлекает мое внимание. Возможно, это его манера держать руку — ведь, по слухам, после нападения правая рука у него так и осталась изувеченной. Он стоит позади двух других мужчин, и их грузные тела заслоняют мне вид. На мгновенье он приближается к женщине в желтом. А потом снова исчезает. У него борода, и его лицо видно мне лишь в полупрофиль, поэтому я все еще не уверен. Последнее, что я о нем слышал, это что он бежал из Рима в безопасную Мантую, к покровителю, чье острословие грубостью было под стать его собственному. Наверняка Венеция показалась бы ему чересчур строгой. Однако обычно я чую правду скорее нутром, чем мозгами. Вот так и теперь. Он стоит ко мне спиной, и я наблюдаю, как он и еще один мужчина направляются к женщине со звездочками в волосах.

Разумеется. Она ему понравится. Она напомнит ему другую, и в книге куртизанок, скорее всего, появится какой-нибудь отзыв о ее остроумии и мастерстве.

Я возвращаюсь на мост, но моей госпоже, у которой ястребиное зрение, загораживает обзор постамент конной статуи.