В краю мангров - страница 24

Жители его преимущественно западноафриканского происхождения; сюда они попали с Ямайки и Большого Каймана. Потом смешались с европейцами, китайцами, индейцами. Основной язык — английский, сколько власти ни пытались изменить это. Молодежь одинаково свободно говорит и по-английски, и по-испански, а между собой еще на особом наречии — смеси архаичного английского с каким-то африканским диалектом. Ребенок на этом наречии — «пикканинни», земляной орех — «пинда», змея — «вуола».

Все грамотны, почти все протестанты, — тоже вопреки усилиям властей.

Если я когда-нибудь где-нибудь сказал что-то нелестное о чернокожих людях, беру свои слова обратно. Никогда в жизни не видел я более учтивых, порядочных и чистоплотных людей, чем на Сан-Андресе.

И никогда я не видел острова, настолько свободного от всякой тропической пакости. Ни ядовитых змей, ни тысяченожек, ни дизентерии, ни малярии.

Марти, перегнувшись через борт, исследует дно в «морескоп» — деревянный ящик со стеклянным дном.

— Здоровенный рокфиш, — вдруг говорит он. — Джимми, дай-ка мне лесу потолще, с большим крючком!

Джимми надевает на тунцовый крючок рыбу весом в четверть килограмма. Леса толщиной с бельевой шнур, поводок — проволочный канатик.

Удочка заброшена. Марти следит в «морескоп» за рыбиной. Шепотом ведет репортаж:

— Стоит… повернулся… учуял наживку… подходит… нюхает… Ну!.. Нет, отпустил… Заходит с другой стороны… ну… ну же!

Могучие плечи Марти вздрагивают от рывка. Он встает и тянет леску. Иногда отпускает немного — с метр, не больше; тут же опять выбирает. У крупного рокфиша всегда есть свой грот или нора среди камней. Уйдет туда, только его и видели. Потому-то и нельзя далеко отпускать его.

Вижу, как что-то большое мечется в прозрачной воде, мелькают черные и желтые пятна.

Джимми поспешно убирает «морескоп», я хватаю багор. Без него не обойтись. До бьющейся рыбины сажени две.

— Живей, Марти! — Голос Джимми дрожит от сдерживаемого волнения. — Мако идет!

Треугольный плавник рассекает воду в нескольких десятках саженей от нас. Это акула ходит кругами. Колебания воды, разносимый течением запах крови оповестили акулу, и вот она пришла проверить, в чем дело.

А наш рокфиш уже возле борта. Цепляю багром за брюхо. Ух, как рванул! Хорошо, что мы вышли не на пироге, а на широком, устойчивом кетботе. И вот уже огромный морской окунь в лодке. Черный с желтыми пятнами, больше метра в длину, увесистый, толстый, как поросенок.

А что делается за бортом? Вот она, акула, не торопясь проплывает мимо на небольшой глубине. Здоровенная, как битюг, но стремительная и опасная.

— Какой же это мако, — возражаю я.

— Верно, — говорит Марти. — Это белая.

Потом переводит взгляд на добычу и недовольно замечает:

— Не такой уж он большой, как я думал.

— Куда тебе больше, добрых двадцать пять килограммов.

— Если не все тридцать. Но ведь они и по триста тянут.

Морской окунь в триста килограммов? Бог с ним, все равно у нас нет снасти, способной удержать такого великана. Сейчас лучше возвращаться с тем, что добыли Все равно пока здесь ходит большая акула, клева не будет.

Марти и я поднимаем якоря. Джимми ставит паруса. Несколько минут — и через щель в рифе мы входим в защищенную бухту, где на глубине четырех саженей можно различить не только маленьких черных морских ежей, но даже их иглы.

Еще несколько минут — и мы опускаем мачту, выскакиваем в теплую — двадцать восемь градусов — воду и вытаскиваем лодку на берег.

Несколько островитян, которые пришли купить рыбы, ставят на песок свои кастрюли и банки и помогают нам. По обрубкам пальмовых стволов мы втаскиваем лодку выше линии прилива.

— А теперь пошли ко мне, закусим, — приглашает Джимми.

Берем по связке рыбы и идем за ним. Над нашими головами певучий бриз перебирает пальмовые кроны.

— Эх, несколько лет назад, когда еще сюда не приезжали туристы, все было по-другому, — печально говорит Марти. — Тогда никому не приходило в голову продавать апельсины или манго. А теперь за десять сентаво получишь всего три-четыре штуки.

Десять сентаво невелики деньги, так что мне трудно ему сочувствовать. Тем более что сам я, с той минуты как прибыл на остров, не купил еще ни одного апельсина, ни одного кокосового ореха, а поел их вволю.