В краю мангров - страница 27
Обливаясь холодным потом, Томми молча продолжал копать. Змея превратилась в черного петуха и убежала в заросли. Тотчас же раздался дикий лай и прямо на кладоискателя бросилась огромная черная собака с горящими глазами и красным, как раскаленный уголь, языком. Томми, не говоря ни слова, вытащил нож и положил на песок, рукояткой к чудищу, острием к себе. Собака пропала, и тут же весло уперлось во что-то твердое. Смотрит: каменная плита, как и говорило привидение. Томми приподнял ее. Вниз, в глубокую черную яму, спускалась ржавая железная цепь. Томми взялся за нее и потянул. Вдруг что-то как дернет, он чуть не упал в яму.
произнес ужасный голос, и что-то похожее на огромную летучую мышь стало карабкаться вверх по цепи.
Томми живо сунул руку в карман, достал три серебряные монеты и бросил их вниз. Дуппи исчез, и тащить стало легче. На конце цепи висел сундучок. Уже совсем немного осталось тянуть, как вдруг на берегу раздался дикий крик. Откуда ни возьмись, прямо к Томми бегут какие-то фигуры. Большинство — моряки. Одеты в лохмотья, но видно, когда-то это была роскошная одежда. У кого тесак в руке, у кого вымбовка. Были тут и индейцы с Москитного берега. Они размахивали боевыми палицами, утыканными гвоздями и акульими зубами. Последними бежали два скелета с ржавыми мечами в руке.
А возглавлял эту ватагу человек в красном бархатном плаще, расшитом кружевами. В руке он держал большой нож.
«Хватайте чернокожего живым! — закричал ль’Оллоне. — Я сам вырежу его сердце, и будет он сторожить мой клад вместо Дублон-Билля!»
Дальше Томми ничего не слышал. Он выпустил цепь, ногой подвинул плиту на место и побежал так, как в жизни еще не бегал. К счастью, начался прилив и ему удалось сразу столкнуть лодку в воду. Миг — и он в ней. Гребет так, что только брызги летят. Отошел подальше, поставил фок и грот и сел за руль.
«Эх, и осел же ты, Том Хайнс», — сказал чей-то голос, и перед ним возникло привидение.
«Не спорю, ваша честь, капитан, сэр», — ответил Томми.
«Неужели не смекнул, что это дуппи тебе голову морочили?»
«Может, и так, ваша честь, сэр, — сказал Том. — А только ответьте мне: если бы я дождался всей этой шайки, то был бы я теперь сторожем клада ль’Оллоне? Так, что ли, мистер Дублон-Билль, сэр?»
«Гм, — сказало привидение. — Пожалуй, что так».
«Ну так вот, — задумчиво продолжал Томми. — Конечно, здорово владеть золотым кладом и пускать изо рта серное пламя, но уж вы меня извините, сэр, лучше мне остаться Томом Хайнсом с Саут-Энда, чем быть каким-нибудь дуппи или Дублон-Биллем».
«А если бы ты увез клад домой?!»
«Конечно, это было бы здорово, — согласился Томми и глубоко вздохнул. — Но тут спрашивается, кто бы кем владел: я сокровищем или сокровище мной?»
«Справедливый вопрос, — сказало привидение. — Сдается мне, последнее вернее».
«Так что вы уж извините, ваша честь, — заключил Томми, — но я рад, что так вышло».
«У каждого свой вкус, — заметило привидение, — Однако мое увольнение кончилось. Прощай, Томми!»
Тут сторож стал прозрачным и пропал.
«Прощайте, господин капитан, сэр, счастливого пути!» — ответил Том и по звездам пошел на Саут-Энд.
Красивый низкий голос смолк…
Мы возвращаемся на Сан-Андрес. Ночной ветерок стих. За пальмами на Хайнс-Kee сияет огромная золотистая луна.
Отверженный
Небо на востоке бледнеет. Одна за другой пропадают звезды. Четко, резко проступили очертания деревьев; на западе они еще окутаны мглистой завесой.
Маленькая белолицая сова уже не кричит «коррокоту», и летучие мыши возвращаются в свои укрытия. Зато, издавая скрипучие звуки, то попарно, то вереницей летят над лесом амазонские попугаи. Приметят корм, и вереница рассыпается на двойки.
Макушки деревьев еще облеплены гроздьями дремлющих белых цапель, но воздух вокруг них уже свистит, рассекаемый сильными крыльями: стаи мускусных уток, покинув свои ночевки в зарослях, потянулись на болото.
У самого края большого болота пасется маленькое стадо зебу: огромные дымчатые коровы и два еще более могучих быка с высоким горбом и отвислой губой. Грузные, жирные животные, почти все чистой индийской породы, только немногие из них — помесь со старой испанской породой криольо, которая появилась здесь еще в ту пору, когда на материке основали первые испанские гасиенды.