В краю родном, в земле чужой - страница 35

За рулем «нивы» сидел и помахивал из открытого окна жезлом прапорщик Москаленков, регулировал движение и все раздумывал — сразу сказать или потом отразить в рапорте, что открыл огонь на поражение, не дожидаясь команды; а на заднем сидении, поневоле касаясь друг друга, сидели два бывших майора, два раненых профессионала, два брата, и каждый считал правильными только свои поступки.

Колонна выкатилась на шоссе и понеслась к Москве. «Нива» развернулась и пристроилась сзади: до окружной — всем по пути, а там — в госпиталь.

Спустя пару минут Рубан сказал, умащивая поудобнее раненую ногу: — Твоя взяла, гэбуха. Кобцевич ответил вяло: — Заткнись, мент, — и хотел продолжить, сказать, что не взяла ничья, просто событиям дано разворачиваться своим чередом, и не их ума дело подводить итоги и выискивать смысл. Но не стал напрягаться, тем более при прапорщике, а откинулся на сидение и спокойно стал вслушиваться в перестук бронзовых молоточков по хрустальной наковальне…

— Что — кровь…

— Что — род…

— Что — Бог…

— Что — долг…

— Кто — брат…

— Кто — враг…

— Кто — прав…

— Где — век…

— Где — рок…

— Чей род…

— Чей брат…

Потом была операционная, палата, солнце, и снова ночь, и снова пришли двое, но уже с другими лицами, и объясняли, объясняли равносущность намерений и действий, вероятностей и реальностей в поляризованном мире противоборствующих сил, и Дмитрий все хотел их узнать и расспросить…

Саша Рубан поднялся в лифте и подошел, чуть прихрамывая, к двери. Звонить не стал — увидит в глазок и не откроет, — а достал заготовленный дубликат ключа, негромко щелкнул замком и вошел в квартиру…

В Москве затеряться можно — если очень постараться. Татьяна постаралась, как смогла, но оказалось — не очень.

Ко времени выхода Рубана из госпиталя она выехала из квартиры, ушла, не оставив координат, из студии и, кажется, отменила или сверхплотно законспирировала встречи с Вадимом. Но Машке Кобцевич позванивала — откуда, собственно, Рубан и узнал, что Танька осталась в Москве.

Но Машка — известная партизанка, ни за что на адрес не расколется. А со временем на поиски и с деньгами у Саши стало туговато.

После двух месяцев в госпитале и еще одного — под следствием ему, самодуру, беспредельнику, разгильдяю и угонщику «камазов» с колхозной картошкой места в очищающихся рядах не нашлось.

В рэкетиры сам не пошел — побрезговал.

Устроился водителем-охранником к банкиру, тоже, слава Богу, хохлу и тоже некурящему.

Платил Тимофеич хорошо, вроде даже слишком, но, во-первых, резко похолодало к бывшим праздникам, а ныне поминкам, и пришлось прикупить одежку, в комисах же шмотки стоили столько, что Рубан поначалу даже переспрашивал, и сшито почти все оказалось на недомерков. Хорошо, хоть с обувкой проблем не встало — обеспечило родное покойное МВД на пять зим вперед. Во-вторых, неважнецки стало со жратвой, впроголодь же не поработаешь — приходилось тратиться.

Водил Рубан шефову «девятку» аккуратно, вылизывал в охотку, и за две недели выучил шефов график назубок. Понял, когда просить и делать «окна», когда — от зари до зари, от темна до темна, — и тогда только всерьез принялся за поиски.

Сначала прокатился по адресам подружек. Пусто. Потом дней десять «пас» Вадима, но на Таню так и не вышел. Прибивать же самого Вадима перехотелось. В самом ли что-то изменилось, Вадим ли стал другим? Гуляет с пацанятами, как примерный папаша, и ни дружков, ни девочек… А на лице — растерянность, будто у ежика при встрече с обувной щеткой.

Страна разваливалась, придурки всех мастей митинговали, жратва теряла всякое название — просто еда, и только, а Саша, не отчаиваясь разве только от хохляцкого своего упрямства, высматривал и высматривал Таню в громадной, все еще многолюдной, поганеющей Москве.

Потом, когда уже и Союз гавкнулся, а за рубль и поздороваться стало можно не co всяким, Рубан хлопнул себя по лбу: женщине легче поменять семью, работу, подруг и любовника, чем косметичку, парикмахершу и портниху.

Память не подвела; догадка — тоже. На третий день, у косметического, засек ее и провел — погрузневшую, родную. На пятый — знал точно: не случайный адрес, живет там — и живет одна.