В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов - страница 18

Вопрос: Есть ли реальные прототипы у Евгении Ивановны?

— Я никогда не пользовался прототипами.

— Мышление затруднено сегодня... В «Золотой карете» переде­лан конец. Второй раз в жизни поддался гражданским мотивам, а художник должен оставаться художником.

Четвертый акт в «Нашествии» писал тоже под влиянием сообще­ний о Зое.

Вопрос: Как относитесь к традициям Мейерхольда?

— Я — против. Зритель ошеломлен и верит в искренность и чест­ность этих приемов. Жизнь так сложна, что ее изобразить без выкру­тас — гения не хватит. А новаторство — высокое звание, которое народ присуждает потом.

Вопрос: Какое влияние на ваше творчество имеет связь с читателем?

— Никакого. Я не знаю, что это такое. Я, например, не знаю до сих пор, дошло ли до читателей «Дороги на Океан» мое несколько ироническое отношение к будущему.

Вопрос: Отношение к факту, документу?

— Сомнительное. Нужна экстракция из факта, а не факт. Сам же факт может завести в такие трясины, из которых не вырвешься.

Вопрос: Какое отношение к спорам о реализме и романтизме?

— Меня они не интересуют. Сороконожка ползет, она не думает, какую ногу поднимать.

О трудностях в судьбах Маяковского, Горького говорить не буду.

Я никогда не писал воспоминаний.

В том числе и о Горьком не люблю воспоминаний. Дневников не веду. Музыка? Осенью в Румынии в церкви слушал Баха. Здорово!

— Читал ли Кочетова «Чего же ты хочешь»? Нет, не читал.

— Бабель — интересен, но очень неровен. Одна книга достойна внимания. Все остальные — ниже ее.

— Есенин — человек непривлекательный, мало работал над со­бой, окружал себя не теми людьми. Умнее себя человека не любил. Норовил затеять с ним скандал. Пьянство и искусство — не совмес­тимы. Губил свой талант.

Я видел руки Достоевского, Толстого - такие не схватятся за рюмку.

— Клюев — поэт с большим подпольем, т. е. внутренним содержанием, а в этом главная ценность произведения. Да еще во внутренних креплениях, психологических связях, в словесной чеканке.

— Обо мне много пишут, но никогда не читал о процессе — как делается вещь. Речь идет об инженерии произведения, как писатель бисеринка за бисеринкой, слово за словом создает произведения.

21 декабря 1970 г.

Л.М. о Достоевском. — И вдруг ложится на крыло. И так летит, что только крылышки трепещут. Крыло орла, распахнутое до предела. Подумать только, что он с первой редакции нес свои произведе­ния в издательство! А что бы он написал, если бы имел возможность, как мы, сидеть, переделывать. Его диалоги — черновики, но какие!

Я пробовал как-то, зная общий план романа, прервать чтение и представить себе дальнейшее раскрытие характера, действия... Нет, все неожиданно.

Человеческая истина — не в книге, она в зрачке человека.

— Папесса? Иоанна? Она была. Ею интересовался Пушкин. Я достал книгу XVIII в. Католическая церковь скрывает. Пушкин хотел о ней написать. Ее толпа растерзала.

29 декабря 1969 г.

Позвонил по телефону Л.М.:

— Сегодня я говорил с Н. Михайловым по поводу писем Горько­го. Вы знаете, я против того, чтобы выносить на всеобщее обозрение то, что писатель не предназначал для печати, что составляло его лич­ное достояние. Михайлов согласен со мной и просит обдумать, как лучше это сделать в собрании сочинений... Помните, у меня в «Слове о Толстом» есть фраза о «подкроватной литературе»? Можем мы от нее спасти Горького?.. Дотошные «последователи» норовят показать пи­сателей совершенно голыми... Надо бы вам выступить со статьей о праве писателя обороняться от вторжения следователей и пошляков Я сказал, что уезжаю вечером в Киев.

— Увидите Олеся Гончара?

— Да, он — мой друг.

— Он очень хороший человек. И по-настоящему талантлив. Я читал его романы, ездил с ним в Америку. Хорошая у него сердцеви­на. Порядочность. Скажите ему, что я эгоистически заинтересован в том, чтобы ему было хорошо.

16 января 1970 г.

Позвонил Л.М., заявив, что без меня не поедет на совещание к Михайлову, куда приказано представителей ИМЛИ не приглашать.

Встретившись перед совещанием, мы заехали инкогнито на выс­тавку Р. Роллана (25 лет со дня смерти). Л.М. долго стоял перед фотографией, запечатлевшей его выступление на юбилее Р. Роллана в 1936 г. в Париже. В президиуме Л. Блюм, М. Кашен. Сказал: «А в Париж тогда Р. Роллан не приехал!». Я, рассматривая фото, заме­тил: «С каким пафосом, воодушевлением, верой вы произносите при­ветствие!» Л.М. ответил: «Он тоже верил!» И вдруг спросил: