В маленьком мире маленьких людей - страница 20
Когда на другой день после Пурима реб Айзик-балбрисник вышел открывать лавку, реб Иося-ягненок уже стоял у дверей своей лавки, надувшись как индюк, и ждал, чтобы реб Айзик подошел к нему и пожелал доброго утра, — тогда он ему не ответит… Так они стояли друг против друга, словно петухи, и каждый ждал, чтобы заговорил другой… Они могли бы простоять таким образом целый день, если бы не вернулись с базара их жены. У обеих пылали лица и гневно сверкали глаза.
— Айзик, что ж ты не скажешь ему «спасибо» за замечательный шалахмонес, который мне прислала его красавица? — обращается Злата к своему мужу.
— Иося, почему ты не напомнишь ему про вчерашний шалахмонес? — спрашивает Зелда своего мужа.
— Ты слышишь, Айзик, она еще насмехается! Что же ты молчишь, Айзик!
— О чем говорить с ягненком? — произносит реб Айзик громко, чтобы реб Иося услышал, что его обозвали «ягненком».
— Стоит ли связываться с балбрисником? — произносит реб Иося громко, чтобы реб Айзик услышал, что его обозвали «балбрисником».
Если подумать: что плохого в слове «балбрисник»? Всякий еврей, у которого жена родила мальчика, на восьмой день становится балбрисником.
Реб Айзик, однако, все мог перенести, но только не прозвище «балбрисник». Это ему — нож острый. Он готов был разорвать обидчика на части.
То же самое и реб Иося. Если дать ему три оплеухи, он не так расстроится, как от прозвища «ягненок».
На шум сбежался весь базар. Всем хотелось узнать, по какой причине два близких соседа и добрых приятеля вцепились друг другу в бороды, да так, что их едва удалось растащить… Но реб Иося, и реб Айзик, и Злата, и Зелда говорили все вместе и так кричали, так визжали, что, кроме «шалахмонес» да «шалахмонес», ничего нельзя было разобрать. Какой «шалахмонес», чей «шалахмонес» — непонятно…
— Если ты не подашь на «ягненка» мировому, можешь попрощаться с жизнью! — кричала Злата мужу.
И реб Иося обратился ко всему базару:
— Люди, будьте свидетелями, что эта бесстыжая женщина назвала меня «ягненком». Сейчас я пойду к мировому и подам бумагу на нее и на ее мужа — «балбрисника».
— Люди! — отозвался реб Айзик. — Знайте, я выставлю вас свидетелями у мирового, что этот… этот… этот… мне не хочется произносить его постыдное имя — только что назвал меня «балбрисником».
Через час оба были у писца Юдла, оба выставили свидетелей и оба подали бумаги.
Касриловский мировой — пан Милиневский, тучный господин с длинной бородой и высоким лбом, так долго служил в должности мирового, что отлично был знаком со всем городом, и главным образом с касриловскими евреями, каждого он знал в лицо, знал характер каждого, понимал по-еврейски, как еврей, был умницей. «Совсем еврейская голова!» — говорили о нем в Касриловке.
В осеннее время, после праздника Кущей, его забрасывали бумагами, и не кто-нибудь, а все евреи, дай им Бог здоровья! Речь шла не о кражах, упаси Господь, не о злодеяниях или убийствах — нет! Жаловались только на дули и оплеухи, которыми прихожане наделяли друг друга в синагоге из-за почетного права читать молитвы с амвона.
Пан Милиневский не любил церемониться с касриловскими евреями, пускаться с ними в длинные объяснения. Много говорить он им не давал, так как знал, что это история без конца. Желают пойти на мировую — хорошо! (Пан Милиневский — миротворец.) А не желают — он надевает цепь и кричит: «По указу, на основании такой-то и такой-то статьи я присуждаю: Гершке три дня ареста и Янклу тоже три дня ареста». Как видите, предпочтения он не оказывал никому.
За две недели до Пасхи состоялся суд по делу о гостинцах. Присутствие было битком набито свидетелями — мужчинами и женщинами, — яблоку негде было упасть.
— Айзик, Иоська, Злата, Зелда! — вызвал пан Милиневский. И с первой скамьи поднялся реб Иося-ягненок со своей женой и реб Айзик-балбрисник со своей женой, и, прежде чем мировой успел открыть рот, все четверо заговорили разом, и больше всех и громче всех, конечно, женщины.
— Господин мировой! — говорит Зелда, отталкивая мужа и показывая рукой на Злату. — Она, вот эта бесстыдница, присылает мне в нынешний Пурим хороший шалахмонес, курам на смех, паршивый штрудель и один медовый пряничек, просто смех, срам, тьфу!..