В моем погребе кто-то живет - страница 4
- Я не люблю ее. А ребенок не мой.
- Ты устал, Алекс.
Чуть заметно киваю и еще крепче прижимаю ее к себе. Конечно, устал. Лгать прикосновениями и взглядами, удерживать готовые сорваться с языка слова нелюбви, изображать близость и доверие, которых нет.
- Она меня использует. Меня всегда использовали, но никто по–настоящему не любил. Я ей нужен… сейчас… а когда не буду нужен, она уйдет. И ребенка своего заберет. И я опять останусь один.
- А вот это уже страх.
Лу видит мои страхи, она знает обо мне все, а я о ней - ничего. Говорят, что в женщине должна быть какая–то тайна, загадка, неотвеченный вопрос. Иногда Лу кажется мне мудрее египетского сфинкса. Она не рассказывает о себе, а я и не хочу слушать. Может быть, в ее прошлом было что–то темное, жестокое, болезненное. Порой я вижу на дне ее зеленых глаз грусть - тягучую, густую, как патока. Порой уголки по–детски пухлых губ опускаются, а роскошные огненные волосы тускнеют, словно посыпанные серебряным пеплом воспоминаний.
Что ж, мне тоже есть о чем вспомнить и чего устыдиться. Меня тошнит от собственной нерешительности и трусости, унизительной неспособности сделать выбор. Я еще полежу немного рядом с Лу, а потом поднимусь наверх и буду виновато прятать глаза от ничего не подозревающей жены. Анна–Мари верит в мою… любовь? Нет, в любовь она, пожалуй, не верит, не такой искусный я притворщик. Но она не сомневается в моей порядочности. Ведь я, как примерный семьянин, каждый вечер провожу дома. Откуда ей знать, что в моем погребе кто–то живет?
День девятый
Я подметал тротуар перед нашим крыльцом, сгребал в кучу мелкий сор: бумажки, веточки, побуревшие ежики каштанов и ярко–желтые листья. И думал о том, как все изменилось. Моя жизнь была пустой и дождливой, но Лу превратила ее в радугу, отразившись в каждом мгновении, как небо отражается в каждой капле росы. Мертвый мир ожил и наполнился смыслом.
Вот, тускло–зеленым светлячком блеснул на тротуаре бутылочный осколок… рыжей белочкой прошуршал по мостовой опавший лист… стайка солнечных мотыльков вспорхнула с облетающей березы и опустилась на мокрую крышу соседнего дома. Мне казалось, что Лу стоит рядом и широко открытыми глазами смотрит на осень.
Даже Анна–Мари проснулась сегодня посвежевшей, словно умылась холодным золотом октябрьского рассвета. «Какое это счастье, когда с утра ничего не болит," - сказала она, и отблески ее счастья заплясали по чисто выбеленным стенам.
Наш тихий дом словно проснулся. Жена суетилась, смахивала пыль со шкафов, протирала кафель на кухне. «Господи, как я все запустила! Ничего самое трудное позади, я чувствую, теперь будет легче…. Надо уже покупать детские вещи… Алекс, съездим сегодня в магазин?» «Да–да… Только докрашу окно в подвале и сразу поедем. Собирайся пока…»
Я отнес метлу в сарай и спустился к Лу. Без слов обнял ее… И время остановилось, стрелки часов увязли в нем, как в липкой смоле.
Милая… ничего у меня нет, кроме тебя. Неправда, - говорили ее смеющиеся глаза. - У тебя есть твоя жизнь.
Я не услышал шагов на лестнице, не успел вскочить и хотя бы попытаться заслонить собой Лу. Хотя бесполезно, Анна–Мари все равно увидела бы.
Я даже не успел подумать, что она сделает, не успел понять, что произошло. Но, уже в следующее мгновение - понял.
«О боже, Алекс! - моя жена смотрела на Лу в упор. - Откуда здесь эти тряпки? Я выброшу… Все приведу в порядок, дай мне пару дней. А сейчас поедем?»
Она еще что–то спрашивала - я не слышал - потом ушла. И я остался… с Лу? Нет, один.
- Тебя нет, - сказал я и испугался звука собственного голоса. Это так странно - говорить вслух в пустом помещении. - Ты моя галлюцинация, вроде чеховского черного монаха. Вероятно, я болен, но мне почему–то наплевать.
- Разве я похожа на черного монаха? - удивилась Лу.
Я взглянул на нее и покачал головой. Она была похожа на фею из очень доброй сказки. Из забытой сказки далекого детства, когда принцы и принцессы бродили среди нас, переодетые странниками и нищенками.
Я видел, что Лу - живая, что стоит только протянуть руку, чтобы дотронуться до нее, ощутить мягкое тепло ее тела. Но, я уже понял, что ничего не будет, ни ночного поезда в никуда, ни прогулок по городу самоцветов, ни дома на краю земли. Можно поверить в иллюзию, но нельзя переселиться в нее навсегда.