«В моей смерти прошу винить Клаву К.» - страница 7

— Как же, как же! И откровенно заявили мне, художественному руководителю, что терпеть не можете современный театр. Наверное, вы любитель кинематографа?

— Кино разное бывает, — сказал я, уже сидя и выставив заплату на джинсах, потому что главреж был в костюме с иголочки.

— А какие же виды искусства вы предпочитаете?

— Балет, музыку. Там, где слов нет.

— Скульптуру и живопись тоже?

— Если в них нет слов.

— Как это понять?

— Очень просто, — сказал я. — Вот эта балерина, — я показал на одну из скульптур Веры Сергеевны, — прелесть, потому что молчит. Но вся — стремительность, экспрессия! А этот кузнец со средневековой кувалдой мне объясняет: «Смотрите, какой я трудолюбивый, я уже работаю в счёт будущего года». И на него глядеть неохота.

— Понятно, — ответил рыжий детина, — я вот тут уговариваю Веру Сергеевну к нам в театр главным художником.

— Ни за что! — воскликнула Клавина мама.

Главреж усмехнулся:

— Если бы всем ваятелям, Верочка, обитавшим когда-нибудь на нашей планете, удалось оставить после себя хоть один нетленный памятник, живым проходу не было бы. А я тебе предлагаю верный хлеб.

— Понимаю, что ты имеешь в виду. В последний раз закупочная комиссия приняла у меня всего одну работу. И то два года назад. Но это ещё ничего не значит.

— Скульптурой ты могла бы заниматься для себя. Тебе этого никто не запрещает.

— Я тоже дома все обои фломастером разрисовал, — удалось и мне вставить слово.

— Терпеть не могу самодеятельности! — взвилась Вера Сергеевна. — Если выяснится, что я бездарь, — брошу скульптуру. Навсегда!

— А как вы это выясните? — поинтересовался я. — С помощью закупочной комиссии?

— Хотя бы! — стояла на своём Вера Сергеевна. — Мой девиз: «Всё или ничего!» Я из-за этого с мужем разошлась.

— Он участвовал в самодеятельности или у него был другой девиз? — съязвил я.

— Вы хотели поговорить со мной о Клаве? — холодно спросила меня Вера Сергеевна. — Она спит. Из пушки стреляй — не разбудишь. Так что можете говорить свободно. — И Вера Сергеевна кивнула в сторону дивана, на котором спала Клава.

Прежде всего я увидел свой барометр. Он красовался над диваном. На тумбочке лежала коробка с цветными карандашами, которые я привёз из Болгарии. Пластмассовая матрёшка с музыкой смотрела на меня укоризненно. Я узнал точилку для карандашей с приделанным к ней серебристым «паккардом». И даже восьмикратную лупу, которую недавно никак не мог отыскать.

Клава, спавшая в окружении всех этих сокровищ, показалась мне такой трогательной, что я всем сердцем понял Серёжку. Её мама — немыслимая красавица — смотрела на меня такими же глазами, как у Клавы. Господи, да что там барометр, всё на свете я бы отдал, чтобы иметь право смотреть в эти, чёрт возьми, один раз в жизни встречающиеся глаза!

Я молчал. Ослепительные глаза смотрели на меня.

— Видите ли, — начал я, когда молчать стало уже невозможно, — мне иногда кажется, что мой сын отнимает у Клавы слишком много времени. Сейчас в школе такая нагрузка…

— Да. Я бы ни за что не выдержала, — согласилась Вера Сергеевна. — Но вы не беспокойтесь, Павел Афанасьевич, Клава девочка с характером. Я уверена в ней больше, чем в себе…

На другое утро мы с Ритой стояли у окна. Наш дом многоэтажный, и шелковица, у которой топтался Серёжка, была хорошо видна. Опять не надел пальто, нахал! Я обнял Риту, и мы затаив дыхание ждали, когда к Серёжке подойдёт Клава. Наконец она появилась и протянула Серёже руку. Они пошли, как всегда покачивая сцепленными руками. Начиналась метель, и через секунду две фигурки исчезли в ней.

Рита сказала:

— Бедные дети. Их рабочий день начинается раньше нашего.

Я сейчас очень любил свою жену. Не надо мне никаких других глаз.

— Рит, а может, правда сменим обои и люстру купим нормальную? На кой нам эта самодеятельность?

— Ни за что! — возмутилась Рита. — Мне так нравятся твои рисунки. У нас замечательная люстра. Помнишь, как мы её вешали?

Наша шелковица не погибла.

В ту весну, когда мы заканчивали девятый класс, я ждал Клаву под густой кроной, какие бывают только у старых, повидавших виды шелковиц.

Смотрю, вместо Клавы подходит Туся Ищенко. Как ни странно, в шестнадцать лет она расцвела прелестно, неподражаемо, но, к счастью, ей самой пока что это было неизвестно.