В моих глазах – твоя погибель! - страница 26
Ромашов строил планы, мечтал, надеялся, однако все пошло прахом, потому что Степана на месте – в карьере – почему-то не оказалось.
Грузовик стоял под навесом, а шофера не было.
Ромашов настороженно вглядывался в темноту, надеясь, что Степан просто отошел по нужде и вот-вот вернется. Он собирался еще подождать, однако тут грянула гроза, и Ромашов понял, что замысел его рухнул.
Сегодня точно ничего не выйдет. Надо возвращаться в лагерь, да поскорей!
Оскальзываясь, падая в лужи, обходной дорогой он взобрался на крутой склон, напряженно размышляя, почему нет Степана.
Что-то с внушением пошло не так. Но что, почему?!
И внезапно Ромашов понял, что и почему. Да ведь металл, которым был защищен Степан, находившийся в кабине грузовика, экранировал мысленный посыл, ослаблял и мог даже вовсе свести его на нет! Ромашов сразу вспомнил опыты, которые некогда проводились в СПЕКО [23] у Бокия[24]. Официально основным направлением работы отдела считалась криптография – шифровка и дешифровка секретных документов, – однако на деле Бокий огромное внимание уделял технике гипноза и передаче мыслей на расстоянии. Само собой, эти опыты велись в строгом секрете. С Бокием тогда сотрудничал «дедушка Дуров» [25], и он-то первым предложил использовать металлические сетки для защиты от посторонних внушений. Насколько знал Ромашов, агенты иногда выходили на задержание, укрытые такими металлическими сетками, – тонкими, почти как газовая ткань. И как раз потому, что в погоню за Грозой агенты пошли без металлического прикрытия, ему и удалось навязать им свою волю…
Сверканье молнии, громовой разряд совпали с воспоминанием о человеке, которого Ромашов с ранней юности считал своим опаснейшим врагом, – и он замер, пораженный, как молнией, новой догадкой, на сей раз пугающей. А ведь эта гроза погубит его так же, как погубила напрасная погоня за детьми Грозы! Конечно, ему удастся тайно вернуться через трубу в барак, но что толку? Мокрая одежда до утра не высохнет. Она выдаст охране, что заключенный Мец выходил ночью из барака!
Двери заперты и заложены снаружи, окна тоже. Мысль о печной трубе только дураку в голову не придет! Попытка побега? Без сомнения!
Можно не гадать о том, каким будет наказание: карцер, а потом новый срок – уже на безвозвратной Колыме…
Ромашов был так потрясен подножкой, которую в очередной раз подставила ему судьба, что замер, согнувшись, на какие-то мгновения совершенно потерявшись, не представляя, что теперь делать, как спастись, – и внезапно сквозь шум дождя до него донесся стон. Потом еще один.
Страх… нет, не страх – некое вещее чувство оледенило позвоночник, заставило Ромашова забиться дрожью до зубовного стука. Он вымок от макушки, прикрытой затасканной ушанкой, до ступней в хлюпающих худых кирзачах, однако в горле внезапно пересохло, в голове пошел звон. Почудилось, перед ним вдруг открылось некое распутье, на которое манила судьба, и оставалось только выбрать, пойти на ее зов или попятиться.
– Кто тут? – прохрипел Ромашов, но ответом ему был новый стон, а потом раздался какой-то хрип, напоминающий сдавленный рык умирающего зверя.
Уже не колеблясь, он пошел на звуки, ничего не видя в темноте, но доверяя вдруг пробудившемуся почти звериному чутью. Несколько раз падал, но через десяток шагов размокшая земля под ногами перестала разъезжаться, и Ромашов понял, что вошел в небольшой, но густой лиственничник неподалеку от карьера, сохранившийся невырубленным, потому что там от мая до ноября вырастало несусветное количество маслят, которые собирали и местные жители, и вербованные рабочие, и заключенные.
Постоял несколько минут… Сейчас слышался только неумолчный шум ливня, бившего по иглам лиственниц. Ромашов уже решил было, что звуки ему почудились, как стон раздался вновь. Теперь стало ясно, откуда он исходил. Ромашов бросился в том направлении. Тут сверкнула молния, и во время этой мгновенной, но ослепительно-яркой вспышки Ромашов увидел тушу громадного кабана, который придавил собой человеческое тело…
Тело Степана Крамаренко!
Стало темно, однако картина, запечатлевшаяся в памяти во всех подробностях, так и стояла у Ромашова перед глазами.