В небе Каспия - страница 7

– Да-а… – заслушав неутешительные сообщения, задумчиво произнёс командир и, прикурив папиросу от своего окурка, продолжал:

– Так, где же будем искать? – и он ожидающим взглядом обвёл пилотов.

Они молчали. Никто не знал, что ещё можно предпринять после столь тщательных, продолжительных поисков.

– Значит, нечего подсказать. Ну, прослушайте наш план, – и командир кивнул своей большой головой заместителю по лётной части. Тот быстро встал, одёрнул китель, аккуратно облегавший его стройную фигуру, и, водя указкой по карте, заговорил мягким приятным голосом.

Объясняя пилотам задачу будущего дня, он часто отрывался от карты, обращая к ним своё сухое, с покрасневшими глазами утомлённое лицо.

– Прошу на отдых, товарищи, – объявил командир, когда закончил его заместитель, и тут же вышел вместе с ним.

Пилоты нехотя вставали с мест. Не расходясь, вели меж собой нескладный, невесёлый разговор.

– Ну, что носы повесили! – подойдя к ним, громко сказал замполит.

Все умолкли и насторожённо смотрели в его не по годам морщинистое лицо, с вниманием ожидая, что он скажет дальше. Пилоты любили своего замполита. Он немало полетал и сам, но по состоянию здоровья «списан на землю», как обычно говорят авиаторы. Его советы для них всегда были вескими, деловыми.

– Ай-я-яй! – качая головой, как бы стыдя их, продолжал он. – Зачем же преждевременно руки опускать? Мы ведь на море Каспии работаем, а здесь и не то бывает. Присядемте-ка на минутку. Случай один мне припомнился.

По комнате прокатился дробный стук табуреток, и стало тихо.

– Вот также зимой дело было, – начал рассказ замполит. – Я с разведки возвращался, а мысли работали вперёд, и план субботнего вечера уже созрел… А тут… Tax… Tax… Tax… – забарахлил мотор. Ну, заёрзал я на сиденье, а самолёт всё ниже и ниже к заснеженному льду. Облюбовал «полянку» и на ней примостился.

Повозились, мы с механиком на моторе. Наконец, он извлёк из карбюратора прохудившийся поплавок и, пожалев, что нечем запаять, сунул его в карман. «Летит! – Летит!» – вдруг, спрыгнув с самолёта и побежав по льдине, размахивая шлемом, закричал механик. Я туповат нa уши и не сразу услышал гул мотора, а как глянул, на душе так повеселело, будто там музыка играла. Вот самолёт поравнялся с нами и стал удаляться. Не заметил. Мы поняли, что заходящее солнце маскировало нас. Наступила ночь, звёздная, холодная. Я осветил фонариком термометр, столбик ртути опустился за тридцать. Отвели ужин: грызли застывшие консервы с галетами.

А стрелки часов еле-еле подползали к семи. Механик, скорчившись, уже лежал в хвостовом отсеке. Забрался и я. Чехлами задраили проход, но мороз находил лазейки, и через десяток минут на теле не ощущалось тёплого обмундирования. Хоть и холодно, а встать тяжело, так и лежал бы. «Нет, это кончится плохим», – подумал я и толкнул механика. – Вставай, Иван, вставай.

– Обожди, подремлем немного.

– Нет, вставай, вставай, – настаивал я.

Пробежались вокруг машины. Кровь по жилам так и заходила.

– Командир, у. нас же работа на самолёте есть, – неожиданно заявил механик. – Займёмся. А?..

– Давай, давай, Иван, – обрадовался я. И тут же уловил резкое шипенье: это он выпустил с покрышки воздух.

– Качай!

И я ритмично, сгибая и выпрямляя спину, заработал насосом. Так и прокоротали ночь. К утру потеплело, но занялась пурга. О прилёте самолёта не приходилось и думать.

– Пойдём на берег, – говорю я механику, – кто знает, сколько времени пакостная погода простоит, да и лёд здесь часто большие подвижки даёт.

Вышли. Самолёт быстро затерялся в крутящей белёсой мгле.

Килограммовый компас непомерно тянул мне руку. Но благо он, а то плутать бы нам. Временами вьюга ослабевала, и впереди туманно проглядывали громады.

– Ну, наконец-то берег, рыбозавод, – радовались мы, а это были ледовые бугры. Они всплывали то справа, то слева, маня к себе, но я твёрдо верил волшебной стрелке компаса. Идти становилось труднее, и мы чаще присаживались на отдых. Разгорячённый механик не мог утолить жажды, часто глотал снег.

– Ну, пойдём, Ваня, хватит, а то худо будет, – предупреждал я. – И он шёл, на ходу подхватывая комья снега.