В Новом Свете - страница 10

По окончании лекции я спросил докладчика, правильно ли я понял, что главного прокурора Крыленко он считает основной силой, препятствовавшей полному воцарению законности в советском обществе.

— Да, конечно.

— Это тот самый Крыленко, который был расстрелян в тридцать восьмом году?

— Видимо, к тому времени его деятельность была осуждена Политбюро.

— Но, наверное, были в правящих кругах и заметные фигуры, которые приветствовали и, по мере сил, поддерживали укрепление законности?

— Безусловно. Как я и сказал: Вышинский и Сталин. Это очень видно в их статьях и выступлениях начала тридцатых.

— Не тот ли это Вышинский, который разработал «метод активного дознания», то есть применение пыток при допросах?

— Ну, это произошло гораздо позже.

— Вы упомянули, что параллельно с возрождением законности в эти годы имел место террор. Как вы оцениваете число жертв террора?

— О, тут между учёными нет согласия. Вам, конечно, известны работы таких авторов, как Д жонсон, Томпсон, Кларксон, Робсон, Стивенсон...

Тут мне, видимо, полагалось признать своё невежество и утечь под стол от стыда. Но я упрямо требовал назвать хотя бы диапазон: десять тысяч погибших? Сто? Десять миллионов? Аудитория начала шикать на меня, но я не отступал. С большим трудом мне удалось выжать из профессора такую формулировку:

— Если какой-то источник скажет, что число погибших колеблется между двумя миллионами и четырьмя, я скорее поверю цифре два миллиона.

Среди слушателей прошёл изумлённый шёпот, потом воцарилась тишина. Оказывается, в разгаре замечательного роста законности по меньшей мере два миллиона человек были убиты без суда и следствия.

— Судя по обилию сносок в вашей лекции, профессор Соломон, библиографический список в новой книге будет очень внушителен. Будет ли он содержать какие-то русские книги, изданные за пределами Советского Союза?

— Что вы имеете в виду?

— Вы до сих пор ссылались только на советские источники. Но существует огромное количество мемуаров людей, испытавших «возрождение законности при Сталине» на собственной шкуре. Книги Солженицына, Авторханова, Орлова, Аксёновой-Гинзбург, Надежды Мандельштам, Копелева, Шаламова...

— Но ведь всё это мемуары, написанные без строгого научного подхода.

— То есть, вы принимаете к рассмотрению только информацию, исходящую от судей, следователей и палачей, но не от их жертв?

В этом месте председательствующий директор Центра двинулся на выручку докладчику и сказал, что другие тоже хотят задавать вопросы. Профессор Соломон вежливо кивал, улыбался, что-то записывал. В конце, как и положено, гостю похлопали, а председательствующий выразил надежду увидеть его вскоре снова в Энн-Арборе, услышать новые интересные сообщения.

Думаю, профессор Соломон улыбался не зря. Ибо в главном он оставался неуязвим ни для какой критики. Пятнадцать лет, затраченные им на изучение советской юстиции, отражённые в его книгах и статьях, никто отнять у него уже не сможет. Он всё равно будет считаться главным специалистом в этой узкой сфере. Если вы захотите возражать ему, вы должны будете прочесть те же тома советской пропагандной макулатуры, которые прочёл он: иначе ваша критика будет считаться недостаточно обоснованной, ненаучной. Если вы захотите писать диссертацию по советской юстиции, вам лучше иметь профессора Соломона в друзьях.

Я пошёл в библиотеку, взял посмотреть написанную им книгу. «Советские криминологи и политика в сфере уголовного права»[3]. Опубликована издательством Колумбийского университета, двести пятьдесят страниц. Огромный список использованной литературы. Видно было, что профессор Соломон досконально изучил не только всю историю советского уголовного законодательства, но знает и все побочные материалы, связанные с этим вопросом. Весь труд выглядит солиднейшим исследованием. Откроешь любую страницу: ровный тон, стройная логика, цепи правдоподобных доказательств. Многие важные моменты постоянно опускаются? Но ведь всего не охватишь. Вас не устраивает концепция в целом? Но каждый учёный имеет право на свою концепцию.

На странице 219 Питер Соломон с гордостью излагал свой принцип: информация, сообщаемая ему собеседником, использовалась в книге лишь в том случае, если он находил ей подтверждение в словах, по меньшей мере, ещё одного интервьюируемого или в