В огонь и в воду - страница 16

Луиза пошла медленно к двери, прислушиваясь. Галоп лошади раздался вдали.

– Уехал! – прошептала она.

Она отперла дверь – и Джузеппе, со шляпой в руке, бледный, расстроенный, вошел в комнату.

– Графиня, – сказал он, кланяясь: – вот письма, которые граф приказал мне вручить вам. Кроме того, он передал мне свой перстень для своего сына.

Графиня взяла у него из рук письма и перстень. Она смотрела на него с ужасом и боялась спросить.

– Но сам граф? – спросила она наконец.

– Граф следует за мною. Извольте взглянуть.

Он раздвинул складки портьеры и показал графине на носилках тело графа, поставленное двумя служителями посредине комнаты и окруженное четырьмя горящими свечами.

Из груди Луизы вырвался крик.

– Умер!

– Умер со шпагой в руке, как дворянин и как солдат. Вы видите, графиня, последняя мысль его была об вас.

– Где, когда, каким образом? спросила она.

В нескольких словах Джузеппе рассказал ей, как, проведя ночь за картами в Лектуре, граф отправился на рассвете искать барона де Саккаро, и как, застав его в Сен-Жан-ле-Конталье, он напал на него и убил.

– Тогда граф и написал письма, которые я обещал доставить вам. Потом он скончался от ран, получив отпущение нашей святой церкви.

Луиза упала на колена, закрыв лицо руками.

– Теперь, графиня, мое поручение исполнено и я могу идти.

И Джузеппе тяжело опустился на пол возле своего господина.

– Вот наконец и третий! – сказал он.

Служители, принесшие носилки, тогда же ушли. Графиня осталась одна с двумя трупами; кое-как она дотащилась до окна, ухватилась за него и с трудом выпрямились. Вдали, по дороге, при первых лучах света, неслось облако пыли, будто уносимое ветром.

– Ах! – сказала она, – вдова и одна!

Она подошла к столу.

– Но я могу написать, – продолжала она, – послать к нему верхового, вернуть его… – Она уже готова была опустить перо в чернила, но бросила его. – Как! – сказала она себе, – я предложу ему руку и вместе с ней заботу о разорённой женщине!.. Если граф де Монтестрюк искал смерти, то я, зная давно его дела, могу догадаться, что у него ничего не осталось… Сделаться бременем для него, после того как была его счастьем, мне!.. ни за что. И кто знает? может быть еще он и откажется… О, нет! Я сохраню имя, которое ношу, и добьюсь, чтобы сын того, кого уж нет больше в живых, носил это имя с честью.

Она затворила окно и уж не смотрела на белое облако, исчезавшее вдали.

– Теперь прошедшее умерло; надо думать только о будущем, продолжала она.

Графиня позвонила. Вошел слуга.

– Доложите графу Гуго де-Монтестрюку, что мать желает его видеть, – сказала она.

Через минуту вошел ребенок по-видимому, лет семи или восьми; она взяла его за руку, подвела к телу графа Гедеона и сказала:

– Отец твой умер, сын мой; мы остались одни… Помолитесь за вашего отца, граф.

Скоро зазвонили колокола капеллы и церкви и возвестили вассалам графа де Шаржполя о смерти господина. Со всех сторон сбежались они преклонить колена вокруг гроба, покрытого большим покровом из черного бархата с фамильным гербом, и окруженного сотнями свечей, горевших в дыме ладана. Но за толпою слуг показались и жиды с кривыми лицами, и жадные как волки ростовщики.

Графиня приняла их сама и, указывая на длинные столы, поставленные на дворе, сказала им:

– Идите и ждите; завтра замок будет ваш; сегодня он принадлежит смерти.

Черные значки развевались на верху башен и черные драпировки висели из окон. Похоронное пение раздавалось под сводами капеллы, наполненной дымом ладана. Графиня пробыла в ней целые сутки, преклонив колена на голых плитах, опустив покрытую вуалью голову, сложив руки в молитве, окруженная слугами замка, в слезах.

Когда она вышла из капеллы, это была уж не та женщина, которая вошла туда. Лицо её было бледно, как мрамор, и в заплаканных глазах светилась твердая решимость. Кротость и мягкость выражения исчезла и заменилась суровостью; вместо огня молодости, появилась грустная покорность судьбе и взгляд её ручался, что у неё достанет силы воли, чтобы остаться такою уже навеки. Прежде она была изящной, теперь стала величественною.

После великолепных похорон, на которые графиня отдала свои последние деньги, желая, чтоб они были приличны её положению и имени, она велела отворить настеже двери замка и позвать тех, кого удалила накануне.