В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной - страница 7

Надзирательницы и заключенные, как правило, обращались со мной вежливо. Но была одна надзирательница, свирепая старая ирландка, считавшая всех заключенных «подонками общества». Она выдавала тюремную одежду. Мне приходилось регулярно ходить в суд и я буквально воевала с ней, добиваясь, чтобы она не связывала мое платье и пальто в узел и не швыряла их на пол. Наконец я пригрозила ей, что пожалуюсь судье, и только тогда она стала хранить мою одежду, как полагается. Другая надзирательница-ирландка по неизвестной причине упорно называла меня Элизабет Бентли[7]. Когда я раз решительно запротестовала, она заявила: «Будь я проклята, если вы не шпион-провокатор». Однако с этих пор она перестала третировать меня.

Как-то меня вызвала начальница хозяйственного склада. «Вам не нужно мыло? — громко спросила она и сунула мне брусок. И тут же тихим голосом — Элизабет, мы с мужем очень огорчены, что вы попали сюда. Однажды мы слушали ваше выступление в Мэдисон-сквер гарден. Если что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, окажите. Только, ради бога, будьте осторожны! Ни с кем не говорите обо мне». За свою долгую жизнь я не раз, при самых неожиданных обстоятельствах, встречала таких друзей.

Бывали у меня конфликты и с заключенными, впрочем, не слишком серьезные. Помню, как я удивила женщин, привыкших в тюрьме к самому непристойному сквернословию, когда тоном глубочайшего презрения сказала одной заключенной, ненавидевшей и ругавшей «красных»: «Не будьте смешной!» Женщины буквально обомлели. «Вы слышали, что сказала Элизабет? Вот так отбрила!»— наперебой заговорили они. Самое отборное ругательство не произвело бы на них такого сильного впечатления.

В другой раз в мою камеру вошла заключенная-негритянка, отличавшаяся могучим телосложением. Она обратила внимание на печатные материалы, которые суд разрешил мне использовать для подготовки некоторых заключительных замечаний к моей речи на процессе, — ведь я сама защищала себя. Заметив среди них фотографию видного деятеля коммунистической партии и негритянского лидера Бенджамена Дэвиса, она вдруг злобно проговорила: «Я родом из Атланты и должна сказать вам, что и он и его отец настоящие мошенники». Я встала и резко ответила ей: «Об отце я ничего не знаю, но сам мистер Дэвис — мой большой друг и прекрасный человек. Его посадили в тюрьму потому, что он боролся за права всех таких людей, как вы». Она почему-то обиделась и вышла вон. Вскоре ко мне пришла другая негритянка и сказала: «Ты с ней, будь поосторожнее, Элизабет. Она опасный человек: сбила с ног полицейского и отняла у него пистолет. За то и сидит». Но я была слишком зла, чтобы испугаться. Через несколько минут первая негритянка снова явилась ко мне в камеру: «Извините меня, миссис, я просто хотела узнать, заступитесь ли вы за своего негритянского товарища». После этого мы с ней стали добрыми друзьями.

Едва попадаешь в женский дом заключения, как тебя сразу же начинают унижать. Сначала полагается сдать администрации все свои пожитки, кроме очков, и взамен получить — квитанцию. Все личные вещи сдаются на хранение. В тюрьме поговаривали, что надзирательницы в свободные от службы вечера самовольно «одалживали» дорогие норковые шубки, принадлежавшие «колл-герлс»[8], которые за «ночь любви» берут с клиентов по сто долларов. Одна надзирательница влюбилась в полицейского. Ее обвинили в присвоении крупной суммы денег из средств заключенных, сданных ей на хранение. Рассказывали, будто начальница тюрьмы покрыла недостачу из собственного кармана и ушла в отставку.

После сдачи вещей заключенным приказывают раздеться донага, отнести одежду в особую комнату для обыска и, завернувшись в простыню, следовать в душевую. Затем всем ставят клизму и заставляют взбираться на особый стол для осмотра… Какая-то крупная женщина, называвшая себя «доктором», хотела во что бы то ни стало найти у нас наркотики. Проделывая эту пакостную процедуру, она оскорбительно отзывалась о коммунистах, «не любящих свою родину». Я попросила ее заниматься своим делом и не говорить лишнего. Она так распалилась от собственных разглагольствований, что при взятии пробы крови больно уколола меня. «Что вы делаете! — возмутилась я. — Вы должны интересоваться моей кровью, а не моими политическими взглядами».