В память о тебе - страница 65

Мадам проявляла признаки раздражения всякий раз, когда видела Нину в комнате сына. Выглядело так, будто молодая девушка — гостья, злоупотребляющая гостеприимством хозяйки. Истратив всю отведенную ей Богом любезность на чаепитие во время знакомства, старуха становилась все ворчливее. Нину выручала глухота свекрови, к тому же она много работала и почти не бывала дома в дневное время.

Мадам часто болела.

— Не шумите. Меня знобит, — заявляла свекровь. При этом ее лицо краснело, а голова безжизненно опускалась на грудь.

В другой день она жаловалась, что не слышит биение собственного сердца.

— Я весь день слушала, но тщетно. Я умираю.

Когда Нина однажды выразила свои сомнения, Мадам сузила глаза, протянула вперед руку и сказала:

— На, найди мой пульс, если сможешь!

Временами ей удавалось убедить Виктора, что она серьезно больна, но Нина прекрасно понимала: свекровь пытается привлечь к себе внимание сына, украв его у невестки.

Мадам собирала волосы в тугой пучок на затылке, но попугай вечно лазил у нее по голове, то и дело дергая клювом скреплявший прическу черепаховый гребень. В результате голова ее к концу дня становилась растрепанной, а платье покрывал птичий помет. В смысле опрятности Мадам была полной противоположностью сыну. Щеголеватый Виктор ежедневно брился, часто ходил в парикмахерскую, каждое утро чистил обувь и доверял свои рубашки только прачечной.

Иногда Мадам усаживалась за стол и пересчитывала серебро, а Лола сидела у нее на плече и теребила клювом мелкие пуговки на вороте платья. Птицу привлекали блестящие вещи: жемчужины сережек в ушах, стекло лорнета… Вскоре Нина привыкла к ее крикам и мелодичному постукиванию клювом о металл. Лола издавала громкие клокочущие звуки, а иногда громогласно выкрикивала «Добрый день!» и «S'il vous plait!». Мадам тоже иногда становилась очень шумной. В общем, обе они вели себя как две лишенные счастья женщины.

Когда на Мадам находило болтливое настроение, она вспоминала о своем детстве, кухарке, горничной, учительнице и няне. Постепенно она подробнейшим образом описала Нине дом, в котором раньше жила, начиная от сделанных из стекла дверных ручек до писанных маслом картин в тяжелых рамах. Создавалось впечатление, что свекровь путешествует в своем воображении по комнатам дома, останавливаясь перед каждой ценной вещью: хрустальное пресс-папье работы Ореста Курлинкова, серебряные канделябры Сажикова, зонт с эмалированной ручкой Фаберже. Иногда Нина представляла себе эту несказанную роскошь — множество комнат: библиотека, комната для музицирования, столовая… В воображении она следовала за Мадам через остекленные двери в гостиную, обшитую шелковыми обоями с рисунком из переплетающейся виноградной лозы, в просторную кухню, где повара и кухарки готовили лишь лучшее мясо, и на высокий балкон, под которым простирался обширный газон.

— Когда мы вернулись, в доме не осталось ни единой картины. Какие это были чудесные картины! Я помню, как мысленно путешествовала по ним, подобно тому как человек входит в лес по тропинке, — с горестным видом как-то заявила Мадам. — Дома хозяйничали варвары. В вестибюле стояли грязные сапоги. Какая грубость и мерзость! Их вонь, казалось, проникала сквозь стены. Мужичье никогда не мылось. Такие же и наши армяне. Воры!

Высказавшись, свекровь снова начинала пересчитывать столовое серебро.

Горькая правда заключалась в том, что Нинина мама тоже хранила посуду в комнате. Она не оставляла в ванной даже твердый, весь покрытый темными трещинами обмылок, боясь, что другие жильцы воспользуются им. Поведение Мадам лишь немногим отличалось от обычного крохоборства: свое мыло, своя соль, свой керосин… Даже Нина чувствовала легкое недоверие к соседям. Единственной разницей было то, что Мадам жаловалась громко, не таясь, как Нинина покойная бабушка, последняя из своего сословия.

— Твоя мама выходит на улицу? — однажды спросила Нина у Виктора.

Она жила здесь уже три месяца и до сих пор не могла понять, насколько «тайным» является происхождение ее мужа, что можно говорить, а что нельзя. Виктор не особенно откровенничал о матери при посторонних, но в то же время прямо ничего Нине не запрещал и не беспокоился о том, что Дарья выдаст их тайну. Возможно, литературный успех обезопасил его от доноса. В конце концов, родителей не выбирают.