В память о тебе - страница 73

Спокойно, почти величественно она поднялась с места и натянула белоснежную пачку поверх шелкового трико. Руки ее скользнули в украшенные перьями бретельки, поправили корсаж. Выражение лица несколько отстраненное… Нина уже замечала за ней эту особенность: Вера была из тех солисток, что все эмоции держат в себе. Она редко болтала с другими балеринами, и эта немногословность и отчужденность придавали ей дополнительный шарм. Пока костюмерша помогала Вере зашнуровать корсаж, Нина наблюдала за подругой. Костюм сидел на ней отлично, да и партия Одетты соответствовала ее характеру — грациозность и хрупкость, отстраненность и погруженность в себя.

— Проверь, не размазался ли грим, — перед уходом посоветовала костюмерша.

В спешке Нина пожелала Вере:

— Ни пуха ни пера.

— К черту! — выходя вслед за гардеробщицей, ответила та.

Свет погас, и припоздавшие зрители уселись в свои кресла. Кто-то шелестел программкой и переговаривался во время звучания увертюры. Сидя рядом с Эвелиной, Григорий, позабыв о музыке Чайковского, вслушивался в посторонние звуки: стариковский кашель, сопение толстого человека, перешептывание маленьких девочек, одетых в вельветовые платьица. Молодая мать позади него объясняла дочери, что скоро занавес поднимется и на сцене появятся люди, а дочь хныкала и говорила, что боится темноты. Справа от Григория группа девушек передавала из рук в руки упаковку конфет. То тут, то там раздавался шелест бумаги.

— У тебя нет ощущения, что мы в цирке? — прошептал он на ухо Эвелине.

Она засмеялась и погладила его по руке. Григорий ощутил приятное тепло, от которого уже порядком отвык, и взглянул на нее. Эвелина, почувствовав его смущение, отдернула руку. Взволнованный Григорий отвернулся и бросил убийственный взгляд на жующих девушек. Те притворились, что не понимают, в чем дело.

Наконец занавес поднялся, и Григорий погрузился в прекрасный, но не лишенный комичности мир, в котором принц Зигфрид в белых колготах на языке танцевальной пантомимы рассказывает о своем безутешном горе. Закончилась интерлюдия. Послышалась знакомая мечтательная мелодия. Темный, туманный лес. Снегопад постепенно утихает, и зрители видят две дюжины девушек-лебедей. Они танцуют бурре. Трепетная и напуганная Одетта в уборе из перьев.

Они сидели так близко, что Григорий смог разглядеть дрожание пачек, которые чем-то напоминали ему белые гвоздики. Эвелина зевнула и прижалась к его плечу. Вполне возможно, что она сделала это ненамеренно. Просто у Григория широкие плечи.

Зажегся свет. Антракт. Эвелина поспешила в дамскую комнату, а он, протиснувшись между рядами кресел, пошел в буфет и купил два стакана красного вина. Попивая вино, он прислушивался к разговорам, которые велись вокруг.

Рядом с ним женщина рассказывала подруге о своей насыщенной культурной программе.

— На следующей неделе я пойду в APT и музей Хантингтона, — проводя пальцем по страницам ежедневника, говорила она. — А затем балет, балет, симфония, музей Хантингтона, симфония…

— Сегодня Одетта немного не в духе, — произнес мужской голос.

— Ты думаешь? — спросил женский голос.

— Немного не уверена в себе. Танцует хуже, чем вчера, — вздохнул мужчина. — Я уже не говорю, что маленькие лебеди топают, как стадо слонов.

«Перестаньте! — мысленно обратился к нему Григорий. — Вы слишком привередливы. Балерина танцевала просто чудесно, и маленькие лебеди выкладывались по полной».

Григорий не заметил, чтобы Одетта танцевала неуверенно. Эти люди, да и он сам, слишком избалованы. Сидя в пышном, раззолоченном зале театра, они воспринимают как должное то, что музыканты из кожи вон лезут, создавая совершенство гармонии. А этот мужчина вообще не имеет права на недовольство.

Маленькая девочка в отделанном оборками платьице, по виду китаянка, уплетала за обе щеки конфеты, которыми ее угощали светловолосые и светлокожие родители.

— Чего не сделаешь ради того, чтобы дочь полюбила балет, — поймав взгляд Григория, сказала, улыбаясь, мать девочки.

— Она здесь впервые?

— Да, — ответил отец. — Ей только четыре годика. Я не уверен, что она хоть что-нибудь понимает.