В поисках цветущего папоротника - страница 7
– Вот! Гляди-ка: не наш язык, а всё понятно. И у меня точно так было. Дальше-то что, Алесь?
И звучит в теплушке горькое:
5
Толпа на привокзальной площади шипела, гудела и плевалась, словно вода в котелке, поставленном на огонь. Куда ни глянешь – всюду солдатские шинели, казачьи бурки, папахи, винтовки. Редкими вкраплениями – штатские. Все рвались на юг… В переполненных поездах пассажиры с драками занимали места в тамбурах, на крышах. Составы двигались не спеша, на крупных узловых станциях стояли сутками – железнодорожники тоже митинговали.
Суетились гражданские, не без основания опасаясь за свои мешки, чемоданы и карманы. Женщины непрестанно прикасались к потайным местам, проверяя на месте ли драгоценности – деньги нынче не в почёте: ни керенки, ни старые рубли… Солдатские лидеры наловчились: прорывались к диспетчерам с оружием, полчаса угроз, и теплушка сдвигалась с места…
То в одном, то в другом месте на перроне вспыхивали, перебивая друг друга, частушки да песни:
– Не жмись, не журись, пачалася нова жисть…
Вздыхала гармошка в умелых руках, тосковала окружившая гармониста толпа, подхватывала, не сговариваясь, расходясь на два голоса:
– Над Кубанью, над рекой, да ехал парень молодой…
А где-то и в пляс пускались:
Кажется, только Кочубей с Алесем не разделяли ни бьющий через край энтузиазм, ни смятение, заглушаемое песнями да плясками – кто знает, как жить в той «новой жисти», которая наступила. Вот и обтекала гудящая толпа прислонившихся к старому тополю казаков. Не дай бог, заразишься их отрешённостью да задумаешься…
…Персия в первые дни показалась раем: в ручьях рыба плещет, в высокой изумрудной траве, щекочущей брюхо лошадям, хочется лежать, раскинув руки, и слушать щебетание птиц… Постреливают, ну так на то она и война.
Гаранский перевал обнажил правду: рай заселён, вновь прибывшим здесь не слишком рады. На редких привалах, если мгновенно не засыпали, казаки поговаривали о предательстве генералов, отвечающих за снабжение армий, робко шептались, что войну пора кончать и возвращаться домой – своя земелька стонет без мужских рук.
Турки, безошибочно почувствовав смуту в русских войсках, переходили в наступление, курдские племена нападали на тылы. Горные дороги, едва обозначенные на картах, преграждали то вывернутые с корнем деревья, то пни в несколько обхватов, то водопады. Даже неутомимые кубанские лошади, случалось, падали от усталости, а люди днем и ночью ожидали нападения из засады.
В начале августа поступила команда выбить турок из местечка восточнее Гаранского перевала. Местные жители подсказали: была когда-то тропка, заходящая в тыл турецких позиций, по ней и отправился разъезд в разведку. Впереди – хорунжий Назаренко, за ним пулемётная группа: авось удастся укрепиться на фланге, следом ещё три казака, а замыкающие Кочубей с Алесем.
Не зря говорят: темнее всего перед рассветом. Не заметил Назаренко, как вильнула тропа в сторону, едва удержал коня над обрывом. И не громко всхрапнул конь, да спугнул стаю диких уток, с шумом взлетевших, почти одновременно раздался ружейный залп. Как вскрикнул Назаренко, никто не услышал…
– Обнаружили нехристи, – срывая с плеча винтовку, Кочубей поспешил занять позицию на взгорье. – Лягай рядом, Алесь, стреляй! Стреляй… чёрт тебя дери!
В тишине предрассветного сумрака ружейные выстрелы казались необычно громкими. Вздымающийся с низины туман заволакивал пространство, размазывая очертания предметов и стирая расстояния. Не видя ничего вокруг, Алесь передёргивал затвор и стрелял, передёргивал и стрелял, пока Кочубей не потянул за плечо:
– Хватит, Алесь, отступили они.
Подоспевшие на выстрелы казаки из сотни понесли тела весельчака и балагура Назаренко, пулемётчиков, трех казаков. Курды не только на патроны не поскупились: кроме ружейных ран, у всех от уха до уха перерезано горло. Алесь, не выдержав, отвернулся, но Кочубей со злостью тряхнул его, почти крикнул: