В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года - страница 26
И вдруг они оба осознали, что над Москвой гремит и сияет салют в честь великой Победы. Они смотрели в сверкающее, переливающееся бесчисленным разноцветьем небо и улыбались. Был первый день без войны, день великих надежд.
В это майское утро летняя троица проникла в Кочновский переулок. Лариса в белом платье с короткими рукавами, Саша в распахнутой до пупа, той, так удачно приобретенной светло-коричневой рубахе и Алик, который нес синюю коробку патефона, в красной футболке с закатанными рукавами. Троица подошла к дому Одинцовых, и Саша, приоткрыв рот, и обнажив туго свернутый язык, издал невероятной силы свист. На крыльце появилась Клава.
― Ты что людей пугаешь, Соловей-разбойник?
― Одинцовы, за мной! ― заорал Саша.
― Это куда же? ― поинтересовалась Клава.
― Купаться. На Тимирязевские пруды.
― Да ты в своем уме? Май же!
― Теплынь такая, Клавдия, аж страшно. Вчера купался.
― Купаться, не купаться, а на солнышке посижу, ― согласилась Клава и крикнула в дом: ― Сергунь, пошли!
Она сняла с гвоздика за распахнутой дверью висячий замок и ждала, пока выйдет Сергей. Сергей вышел, с крыльца насмешливо и добро осмотрел кампанию, а Клава в это время навесила на петли замок и щелкнула дужкой.
― Батю под арест? ― поинтересовался Саша.
― И-и, хватился! Он после того захода неделю носа из Большева не кажет. Стесняется.
О патефон ― отрада послевоенной юности! Разинув пасть, он стоял на ярко-зеленой траве и мембрана на подвижной сверкающей шее окрестности неземными звуками:
Нет, не глаза твои я вижу в час разлуки,
Не голос твой я слышу в тишине.
Я помню ласковые трепетные руки...
― Руки! ― в совсем иной, нежели Шульженко, интонации строго приказала Лариса. Они с Сашей танцевали.
― Учтено, ― послушно согласился и слегка отодвинулся от Ларисы. Танец продолжался. Наконец Лариса не выдержала.
― Нет, тебя надо охладить! ― заявила она. ― Купаться! ― Она стянула через голову платье, уронив его на траву, и, на ходу теряя босоножки, бросилась в воду. Скинув брюки и рубашку, Саша последовал за ней. Хохот, визг, плеск.
― Вот черти-то! ― позавидовала Клавдия.
― Молодые, ― сказал Сергей, подумал и добавил: ― Здоровые.
Одетые Сергей, Клавдия и Алик лежали у патефона. Первой выскочила из воды Лариса. Весело, как собака, отряхнулась и села рядом с Клавой.
― А что же ты, Клава? ― спросила Лариса.
― Сил нет. Устаю на работе до невозможности, Ларочка!
― Где же вы работаете?
― Да за городом, в Истре... ― начала Клава, а Сергей продолжал:
― На секретном объекте. На таком секретном, что даже мне не говорит.
Держа в сведенных чашей ладонях воду, появился Саша и навис над Сергеем.
― А ну раздевайся, а то хуже будет!
― Саша, не дури! ― в испуге крикнул Сергей, а Клавдия добавила:
― Он стесняется.
― Я ему дам ― стесняется! Считаю до трех. Раз...
Сергей поспешно стянул гимнастерку, белую исподнюю рубаху.
― Прекрасно, ― решил Саша и вылил воду на Алика. Алик взвизгнул, вскочил, бросился на Сашу и вдруг замер: на спине Сергея под левой лопаткой он увидел ужасный шрам.
― Это от того осколка, Сергей Васильевич? ― тихо спросил он.
― От того, от того, ― недовольно подтвердил Сергей и, обернувшись, поймал остановившийся взгляд Ларисы.
― Удивительная штука эти осколочные ранения! ― профессионально, без интонаций, констатировала Лариса. Не скажи вы, что это осколочный вход, без колебаний решила бы ― типичный шрам от ножевого удара.
И сразу напряжение сковало пикничок.
― Что-то скучно стало, ― бодро и быстро заговорил Сергей. ― А все потому, что всухую сидим. Ну-ка, Клава, домой. Мы тут еще малость позагораем, а ты в дому все как надо приготовь. Ясно тебе, Клава?!
― Ясно, ― ответила Клава и поднялась. ― Я пойду.
Все четверо проводили ее взглядами.
― Алик, заводи! ― приказал Саша. ― Замерз я, мы с Ларкой опять плясать будем.
Снова запела в граммофоне Шульженко. Саша обнял Ларису и мельком глянул вслед уже скрывавшейся за деревьями Клаве. Сергей, поймав этот взгляд и выждав, когда Саша с Ларисой, танцуя, отошли подальше, подвинулся, не поднимаясь, по траве к барахлишку танцоров, лежавшему рядом с Аликом.