В предгорьях Урала - страница 28

Шаркнув ножкой и прижав руку к сердцу, Кукарский остановился перед Дробышевой и продекламировал:

— Вы полны противоречий.

— А именно? — Кукарский почтительно склонил голову.

— Бы не только не молчите в моем присутствии, но и прекрасно декламируете стихи.

— Пардон! Это, так сказать, веление сердца моего… которое напичкано сонетами и чувствительными романсами наподобие фаршированной щуки, — вместо Кукарского насмешливо отозвался из угла Устюгов.

— Вы не понимаете поэзии, — круто повернулся к нему Кукарский.

— Смотря какой, — спокойно ответил тот. — Песенок и романсов, вроде «Негра из Занзибара» и прочей декадентской чепухи, не признаю, так же, как и «Прекрасную даму» Блока, хотя последнего люблю за «Матроса». Устюгов вышел на середину комнаты, широко расставил ноги и хрипло продекламировал:

— Моя поэзия, — продолжал он, — поэзия выброшенного из жизни человека, поэзия о грубой правде жизни, а не вздохи о нарциссах. Я отрицаю и некрасовское «Размышление у парадного подъезда», — уже окрепшим голосом сказал он.

— Почему? — спросила его Нина.

— Мужик, по-моему, должен взять железные вилы и топор, и не размышляя у подъезда, ворваться в хоромы и поднять толстопузого барина на вилы, разгромить, сжечь все дотла, — взгляд Устюгова стал колючим.

— Да ведь это же бунтарство, обреченное на провал, — возразила Дробышева.

— Пускай оно кончается неудачей, но вспышки народного гнева заставят кое-кого призадуматься о судьбе России, — ответил тот хмуро.

— Задумываться не будут, — поднимаясь со стула, заговорила Нина. — Просто-напросто перепорют мужиков, и все пойдет по-старому.

— Что же, по-вашему, нужно? — спросил ее тот.

— Нужна организация. Без нее немыслима революционная борьба, — четко сказала Дробышева. — Только под руководством марксистской партии возможна победа рабочего класса и трудового крестьянства в тяжелой борьбе с самодержавием. Только при этих условиях мир обновится, станет радостным и светлым.

— У меня иной взгляд на судьбу России, — хмуро ответил Устюгов.

— Какой? — спросила Нина.

— Для того, чтобы народ был счастлив, нужно разрушить церкви, театры, музеи, фабрики, заводы, станки, сжечь все, обратить в пепел, развеять по ветру и начать новую жизнь. Человек новой жизни должен трудиться, одеваться в сотканную им самим одежду, его единственным оружием должна быть дубина. Все зло, все несчастия людей происходят от машин и прогресса.

— …Значит, согласно вашей идее, мы должны вернуться к пещерному веку? — спросил его Виктор.

— Да, — решительно тряхнул головой Устюгов.

— Могу вас порадовать, что своим мышлением вы недалеко ушли от той эпохи, ярым проповедником которой являетесь. Признаться, — продолжал он с сарказмом, — на этом поприще вы делаете успехи. Я надеюсь, — уже не скрывая своего насмешливого тона, сказал Словцов, — что очередной своей декларацией вы объявите «Сумасшедшего» Апухтина.

В комнате послышался сдержанный смех.

Улыбнувшись, Виктор продолжал:

— Но у апухтинского героя все же были проблески сознания, что, к сожалению, незаметно у нашего нового пророка.

— Браво, Словцов, — вскочив с мест, захлопали присутствующие. Нина улыбнулась.

— Вы берете под сомнение мои умственные способности? — обиделся Устюгов.

— Нет, конечно, — ответил Виктор, — но вся беда в том, что вы не понимаете самого главного.

— А именно?

— Что весь корень зла, о котором вы говорили, заключается в непонимании роли пролетариата, непонимании того, что он является единственной силой, способной вывести наш русский народ на дорогу свободы и счастья, а отсюда шараханье в крайности и призывы к пещерному веку.

— Может быть, вы и правы, — задумчиво произнес Устюгов.

Виктор подошел к нему вплотную и, положив руку на его плечо, проникновенно сказал:

— Устюгов, вы неплохой человек, но идете не по той дороге, по которой вам, сыну крестьянина, надлежало бы итти. Вспомните свое детство, о котором вы мне говорили, нужду и дикость деревенской жизни. Сейчас, когда ваши знания особенно нужны народу, вы витаете где-то в эмпиреях, в мире беспочвенных и вредных суждений. Надо глубже понять страдания народа, вернуться к реальной жизни. Поверьте мне, — страстно продолжал Словцов, — что все эти разговоры о разрушении машин, идея возврата к патриархальной жизни — пагубная утопия, уводящая от основного — борьбы с капитализмом.