В простор планетный - страница 28

Да, так вот, значит, есть и животные! Это неожиданность! И конечно, раз они есть, то только в глубине и могут жить: на поверхности планеты они не смогли бы существовать при такой температуре.

Ну, а чем они дышат? Ведь кислорода и в глубине, наверно, не больше, чем на поверхности.

А чем питаются?

Вот еще загадка Венеры!

Жан оглянулся. Ли все еще сидела здесь: наслаждалась передышкой в напряженной работе.

— Каждый раз что-нибудь перебивает, — сказал Жан. — С самого моего пробуждения хочу спросить тебя: что-нибудь удалось выяснить насчет этих грибов?

— Нет, — ответила Ли. — После того как тебя обезопасили от их яда, несколько человек… я в том числе… отправились на ту поляну… Конечно, с оружием.

— И что же?

— Мы их не нашли.

— Заблудились, не так ли?

— Да нет. Пришли на то самое место. Они исчезли. Мы побродили по лесу в разных направлениях… Нигде не нашли никаких следов.

— Ну, а животное?

— Какое животное? — поразилась Ли.

— Ах, ты разве не знаешь? А что с Панаитом?

Но на этот вопрос Ли тоже еще не могла ответить.

Впервые в своей пока еще короткой жизни Анна готовилась выступить с авторским концертом. Есть ли художник в любой области искусства, который не волновался бы. перед публичным, а тем более всемирным выступлением? Анна, конечно, не была исключением — только равнодушный может в таких случаях оставаться спокойным.

Но если ее охватывало волнение перед исполнительскими концертами, насколько же сильно оно теперь!

Трудно было бы заранее сказать, сколько людей будет ее слушать. Но наверно, много: она знала, что пользуется расположением любителей, музыки, живущих в разных местах земного шара. Однако больше всего она хотела, чтобы ее слушал тот, чьими душевными переживаниями была вызвана к жизни ее соната: ее отец, любимый и так тяжело наказанный человечеством Пьер Мерсье.

Слушает ли он ее?

Но она не смогла поговорить с ним: добровольное затворничество Мерсье продолжалось. В своей комнате он был отрешен от всего мира. А что, если он отключил у себя и радио? Тогда ему неизвестны день и час концерта.

Однако он смотрел и слушал.

Всем другим инструментам Анна предпочитала мультитон. Она любила его за богатство почти неуловимо переходящих друг в друга тонов, за бесконечное разнообразие тембров. Отчасти он напоминал старинный орган, но звуки были мягче, гибче, а главное, он был гораздо многозвучнее, не говоря уже о том, что не подавлял устрашающей громоздкостью, как его старинный предшественник.

Правда, и овладеть мультитоном труднее, чем любым другим инструментом.

Студий для всемирных передач было много. Концерт Анны передавался из помещения на Гавайских островах, в десять часов утра по тамошнему времени.

Место не имело особого значения: на концерте, как на любом спектакле, лекции, собрании, можно было присутствовать, находясь в любой точке земной поверхности.

Анна сидит у инструмента. Какое сильное волнение отражается на ее лице! Ее длинные пальцы уже протянуты к клавиатуре. Она одна, но чувствует присутствие миллионов слушателей и зрителей.

Но вот ее руки решительно коснулись клавишей. Ударять по ним, как в старину, не надо, достаточно легкого прикосновения. И сразу исчезло волнение с ее лица и заменилось выражением глубокой сосредоточенности. Звуки полились — полные, отчетливые, нарастающие. Сначала ровный ропот, затем гулкие удары, грозный рев, словно тысячи Ниагар низвергаются в бездну, разбиваясь в пену и пыль.

Пьер смотрит и слушает. Тонкие пальцы пробегают, носятся по клавишам. Звуки нарастают… Теперь Пьер ясно видит и слышит. Нескончаемые ряды волн идут на приступ береговых утесов. С громом ударяются они о скалы. Им нельзя отступать, за ними идут следующие. Они сокрушат скалы… Должны сокрушить! И тогда перед ними откроется широкий простор.

Но скалы стоят невредимо.

Ряд за рядом. Волна за волной.

Но вот к победному грохоту начинают примешиваться иные звуки. Волны сдают?

Нет! Они не должны сдавать. Им подобает победа! Сам не замечая этого, Пьер поднялся во весь рост. Анна сидит лицом к нему, он смотрит ей прямо в глаза.

Она его не видит.