В просторном мире - страница 24
— Пошли, а то не увидишь!
— Вы что, коров никогда не видали? — услышали они насмешливый женский голос. — Сказано, дети!
Гаврик предостерегающе толкнул товарища, и Миша понял, что отвечать и оглядываться строго воспрещается, и они пошли туда, куда вместе с облаком пыли двигалось коровье стадо, понукаемое двумя пастухами.
Они шли и разговаривали:
— Миша, а может, это нам?
— Не знаю.
— А если нам?
— Если нам, то куда их гонят?
— Чудной, не загонять же их в хаты. Гонят на какой-нибудь общественный баз.
— Не знаю, — крутил головой осторожный Миша.
— Ты лучше скажи, что ты знаешь?
Течет улицей пыль, течет стадо, слышатся понукающие выкрики пастухов, и ребята идут за этим потоком то молча, то разговаривая.
— Миша, а если нам?.. Пойми, задание мы выполним на все сто… Вот радости будет там!
Мишу покидает осторожность:
— Гаврик, что тогда скажет майор?
И Гаврик закидывает руки за спину.
— Думаю, скажет: «Это наши передовики».
— А что скажет мать?
— «Сынок, я тобой очень довольна!»
— Моя тоже что-нибудь такое скажет и по щеке похлопает… А зачем?
— Взрослые, они так.
Стадо уходит дальше.
— Гаврик, ты чудной: если бы коровы нам, то дед где был бы?
Теперь уже Гаврик, сердясь, говорит:
— Не знаю.
— Он был бы тут, как на часах… И потом, так же скоро нельзя…
— Миша, ну, а если бы он, секретарь райкома, по телефону, по-большевистски…
— Не знаю.
Стадо, выйдя за околицу, уходит от села дальше в степь. Сомнения Миши оправдались, и, останавливаясь, с неловкой усмешкой он говорит Гаврику:
— Коров по телефону не передают. Пошли назад.
Недалеко от столовой Гаврик, насупившись, предупреждает:
— Вон у порога и та и еще одна тетка. Начнут про обед… Скажут: они, как телята, убежали за коровами.
— Держи левей, — шепчет Миша.
Но маленькая женщина, которую ребята видели с веником в руках около порога райкома, помахивая рукой, кричит им:
— Дед! Дед вас по саду ищет!
Прибежав в сад, ребята заметили Ивана Никитича, который стоял среди аллеи с опущенными руками. И, странно, дед никого не искал и, казалось, забыл не только про ребят, но и про все окружающее и, глядя в землю, вытирал глаза ладонью. Увидев ребят, он засуетился и, будто рассердись, что ему помешали думать, сказал:
— Что уставились?. Сроду не видали? Ну, стар стал, лук в глаза лезет!. А вы, если поели, то и нечего шляться за коровами… Лучше делом, валенками займитесь.
— Дедушка… — начал было Миша.
— Шестьдесят восемь годов дедушка. Знаю! Расскажу после, а теперь маршируйте в Дом колхозника.
Быстрой походкой старик опять ушел в райком, а ребята вернулись в Дом колхозника — молчаливые и огорченные. Развязали мешок, достали недошитые валенки и, устроившись между кроватями на полу, принялись за работу. Скрипнула дверь, и пожилая дежурная, посмотрев на них, опять закрыла дверь.
— И сколько этих теток тут! — пробурчал Гаврик.
— Столько же, сколько у нас. Война. Ты злишься — не знаешь, что с дедом, а на них зло срываешь.
Снова скрипнула дверь, и опять появилась уже знакомая им женщина из райторговской столовой, высокая, прямая, в белой, туго повязанной косынке. Минуя ребят, она пошла к столу, сначала постелила на скатерть газету, а на нее поставила кастрюльку с куском хлеба на крышке.
— Ваш соус. Потом поедите, — сказала она и вышла.
— Ну, чем плохая тетка? — спросил Миша.
— Заботливая, — ответил Гаврик, и они надолго замолчали.
Миша проснулся в полночь. Электрическая лампочка тускло светила под потолком. Гаврик лежал на соседней кровати, спиной к нему, лицом к стенке. Он лежал тихо, и Мише не у кого было спросить, приходил ли дед.
Миша осторожно встал, подошел к столу, открыл крышку кастрюли. Соус, оставленный деду, был съеден. Значит, дед приходил, но не нашел нужным разбудить их и рассказать, как идут дела.
Миша сел на кровать и вдруг спросил себя:
— Может, Гаврик втихую соус съел?.. Ох, и поговорю с ним! — сердито добавил он.
Одеяло слетело с Гаврика с такой легкостью и быстротой, как будто его сорвал наскочивший ветер. С такой же быстротой ноги Гаврика упали на пол.
— Ты друг или гусь? — спросил Гаврик.
Мише надо было отвечать прямо и честно, иначе Гаврик наделает такого шума, что в Целине всем станет тесно.