В просторном мире - страница 26

— Зачем? — удивился Миша.

Старик засмеялся:

— Ты, Михайло, не пугайся. В наказание повесим ей на рога пожитки, и пускай плетется в хвосте.

Гаврик предложил:

— Дедушка, вот этой пожитки на рога. На солнце часто глядит, ленивая.

— Можно ей… Михайло, а как по-твоему?

— Чего-ж на старую все вешать? У нее вон и телок, — заметил Миша.

— И то правда. Она лодырь без умысла, года большие, — согласился старик. — Ей одной сумочки хватит.

Мешок приладили высокой упитанной трехлетке, с добродушными и ленивыми глазами.

— Эта яловая, ей по заслугам. А теперь — я в голову, а вы в хвосте и по бокам досматривайте. До места, если по шнуру, двести километров. Прибавим на кривизну пятьдесят.

Старик серьезно задумался. Молчали и ребята.

— Положим на день по двадцать километров. Больше с телятами не уйдешь. — Миша заметил, что, говоря о телятах, старик почему-то смотрел на него и на Гаврика. — Видите лесополосу?

В сереющей дымке утра темножелтой грядой вставала полоса леса, похожего на длинный барьер.

— До этой полосы десять километров. Там поищем, где подкормить и напоить. А чтоб меньше там задерживаться, будем делать так: где по дороге густоватый пырей попадется, остановимся на минуту-другую, подкормим, и дальше… Ноги беречь. Дорога немалая. Все!

Последнее слово Иван Никитич сказал, как отрубил.

Миша и Гаврик видели, как он обошел коров, обернулся, снял шапку и, щурясь на бледнорозовый свет взошедшего над степью, словно над морем, солнца, тоненько прокричал:

— В добрый час! За мной! Гей-гей!

И пошел вперед, забирая от дороги на розовый простор жнивья.

— Гей-гей! — прокричали Миша и Гаврик. Коровы и телята медленно двинулись вслед за дедом. Вкрадчиво зазвенел колокольчик.

Солнце поднималось над степью все выше и выше. Лучи его постепенно перекрашивались из светлозолотистых в оранжевые, а потом в серебристые, подернутые накипью желтизны. На западе растаяли последние пепельно-серые следы утра. Небо, синея, все выше поднималось над рогами коров, и степь перед Мишей и Гавриком все шире разворачивалась в своем осеннем наряде. Отчетливей обозначилась далекая окраина побелевшего жнивья, отороченного прямой желтовато-темной чертой лесополосы.

— Гей-гей! — зазывно покрикивал идущий впереди старик.

— Гей-гей! — откликались ребята.

Коровы тянулись к зеленому подсету пырея, к кустикам повители, зацветающей осенним блеклосиним цветом. Телята были уже большие. Они обросли той грубоватой, закурчавившейся на лбу и на боках шерстью, которая им нужна была, как теплая одежда, для встречи дождливых ветров глубокой осени и морозных дней зимы. Но они все-таки были телятами: траву щипали неохотно, часто настойчиво останавливали матерей, чтобы пососать молока. Замечая это, старик, грозясь, ругался:

— Гаврик, что ловишь ворон?.. Увижу еще — взыщу со всей строгостью! Дорога дальняя! Ты не телок, чтоб забываться!

Миша видел, что старик снова стал таким, каким он наблюдал его в плотницкой, погруженным в дело, горячим в движениях и решительным в каждом слове. Как в плотницкой, он был придирчив ко всякому пустяку, который отвлекал внимание, мешал делу. Миша за дни совместной работы со стариком уяснил, что если не удается понять мыслей старика, торнадо следить за его взглядом, за походкой, за каждой мелочью, и тогда поймешь, что ему нужно.

— Гаврик, что ты делаешь?.. Ты больше понимаешь или дед? Ты старший или он? — с укором в голосе спросил Миша, когда Гаврик, приотстав, с усмешкой гостеприимного человека разрешил бычку с белым пятнышком на ухе полакомиться молоком матери…..

— Это же мой подшефный. За дорогу он хорошо поправится и будет не телок, а трактор. Мишка, мы его так и будем называть. Вам с дедом жалко чужого молока?.. Скареды!

«Скареды» было обидным словом, но Миша смолчал из-за сочувствия к Трактору, который сосал молоко, должно быть, с огромным удовольствием, потому что хвост его, задираясь кверху, рисовал в воздухе замечательные, быстро бегущие колечки.

— Гей-гей! — обернулся дед, и Миша, невыразимо быстро хлестнув веткой Трактора по ляжкам, выкрикнул:

— Гей-гей! — дескать, у нас все в порядке. Гаврик злился. Чтобы задобрить обиженного телка, он отбегал в сторону, рвал сочный пырей и на ходу подкармливал своего «подшефного». Он успевал подобрать камешек или комок земли там, где проходил по мокрой пашне гусеничный трактор, и бросить его в пролетавшего грача или в маленькую, попискивающую в густой стерне птичку.