В просторном мире - страница 3

стр.

— До чего ж ты у меня умная! — засмеялся Гаврик.

Через минуту Нюська целиком погрузилась в хлопотливые дела мельника, а Гаврик, подложив в печку бурьяна, почувствовал себя свободным, как приазовский ветер. Открыв трубу, он позвал:

— Алло! На «Большой земле»!

«Большая земля» не отвечала. Но Гаврик знал, что время придет, и она непременно заговорит; оставалось терпеливо ждать этой минуты.

* * *

Миша Самохин избрал наблюдательным пунктом развалину каменной стены бывшего скотного сарая молочнотоварной фермы: отсюда хорошо был виден уцелевший от войны домик с зелеными ставнями, где шло нескончаемо длинное собрание. Невдалеке от домика стояла лошадь майора, привязанная к расщепленному стволу молодой акации.

Появись майор на пороге домика, он будет виден Мише как на ладони. Если бы даже из уважения к раненому офицеру кто-нибудь захотел подвести лошадь к самому порогу домика, этому помехой были бы камни и обломки кирпича, загромождавшие улицу. Встреча с «богом войны» неизбежно должна была состояться здесь.

В затишье за развалиной ничто не мешало Мише думать над тем, что сначала надо сказать майору и как его потом убедить, чтобы он послал в Сальские степи его и Гаврика.

«Майор может спросить: „Но почему вас? Вы, что же, лучшие?“» Сказать ему «да» было бы хвастовством.

А может, начать так: «Товарищ майор, конь у вас хороший, похож на фронтового. Вы садитесь в бедарку, а я подержу его за узду. Слыхал, что на нем поедут в Сальские степи… Вот бы и нам с Гавриком…»

Снизу, от станции, донесся свисток паровоза. И Миша легко догадался, что ответил бы ему майор: «Зачем гнать лошадь в Сальские степи, если можно уехать туда поездом?!»

Миша с досадой понял, что удачного подхода для разговора с майором ему не найти и не придумать.

Из домика по одному, по два стали выходить люди. Они забирали стоявшие у стены вилы и грабли и направлялись в степь. Доносился их отрывочный разговор:

— Марью Захаровну Самохину покличьте!

— В степи она нужней!

— Лопаты у председателя!

— Пальцами окопы не будешь загребать!

Услышав эти голоса, Миша не захотел сложа руки ждать появления майора. Он отошел от стены и стал очищать улицу от камней, складывая их в кучу.

Майор появился около бедарки так неожиданно, что Миша невольно выронил желтоватый кругляк и, вытянувшись, приложил ладонь к козырьку кепки.

— Вольно, — сказал майор и, будто споткнувшись, остановился, рассматривая свои начищенные сапоги и в то же время искоса поглядывая на Мишу сверлящими глазами.

Майор был человеком пожилым, невысоким, грузноватым. Плечи его плотно облегало черное кожаное пальто.

— Ты что делаешь? — спросил он, точно осуждая Мишу за какие-то упущения.

Миша нагнулся, поднял камень и понес его к куче.

— Понятно, — сдержанно засмеялся майор. — Зачем это делаешь и кто тебя заставил?

— Никто не заставлял, а улицу, товарищ майор, все равно расчищать надо. Сейчас тут и бедаркой не проедешь, а машиной и вовсе нельзя.

— Где ты видишь эту машину? — спросил майор, закидывая здоровую руку за спину и прищуривая глаза, стянутые сеткой лукавых морщинок.

Миша собирался говорить о серьезном, а майор шутил с ним, как шутят с детьми взрослые. Миша понимал, что и ему бы надо перейти на шутку, но он не мог этого сделать, не умея запросто разговаривать с незнакомыми и быстро находить нужные слова. Вспомнив, что именно за это школьные товарищи прозвали его «мешком с цыбулей», он, злясь на себя, заговорил:

— Машины, товарищ майор, сейчас все на фронте. Пустите, камень возьму, — и он потянулся поднять тот самый камень, на котором каблук к каблуку стояли сапоги майора.

Майор подался в сторону и минуту-другую задумчиво наблюдал, как Миша Самохин, посапывая, носил и носил камни, бросая их в кучу, на которую они падали с тяжелым звоном.

— Может, ты и хороший парень, даже наверное хороший, — заговорил майор, — но сам по себе — единоличник.

Миша взглянул на майора округлившимися от обиды глазами.

— Понимаешь, — единоличник! — настойчиво проговорил майор, и лицо его при этом насмешливо искривилось. — Голубчик мой, — не то с прискорбием, не то сожалением продолжал он, — я человек военный, люблю действовать с батареей, дивизионом, а ты — один…