В просторном мире - страница 32

— Красота! — переводя дыхание, заметил Гаврик, но ему не понятно, почему старик сказал, что птицы шли сейчас на ветер, если над землей ветер тянул совсем с противоположной стороны, и он спросил об этом.

— Вон и по рябым облакам видно, откуда течение. Сердце у тебя, Гаврюша, с пылом. Это хорошо, а думать не любишь. Нос часто будешь разбивать, мозоли натирать.

— Дедушка, а нога уже не болит!

— И нечего ей болеть, потому что главному она помеха. Луни, Гаврик, тоже не сразу научились так летать… Вы вот подумайте, как с коровы снять наказание.

Он хлопнул Гаврика по плечу и, заметив, что красно-бурая, позванивая колокольчиком, отклонялась в сторону от неглубокой котловины, где в редкой предвечерней дымке виднелись хаты ближнего села, пошел в голову стада.

Стадо на заходе солнца остановилось на окраине небольшого села. Через проселочную дорогу виднелось картофельное поле, пестревшее платками. Женщины понукали волов, женщины шли за плугом, и женщины собирали в ведра, в корзины желтевший на бороздах картофель. И в довершение — две женщины сидели на дрогах, в которых впряжены были сытые, хорошо вычищенные кони.

— Куда ни глянь — все юбки да платки, — весело засмеялся Иван Никитич. — Кучер, и тот в юбке. А другая, что рядом, видать, начальник.

— Маленькая, как девчонка, — сомневаясь в догадке старика, проговорил Гаврик.

— Спиной сидит, не угадаешь, — заметил Миша.

— Можно проверить. Кони веселые, ездят налегке, — сказал старик и хотел было итти к дороге.

— Пелагея Васильевна, люди-то, должно, до вас! — раздался женский голос с картофельного поля, и та маленькая, что сидела рядом с кучером, оглянулась, рукой показала кучеру, что надо подъехать.

— Можно бы и пешочком, а лошадей понапрасну не крутить, — недоброжелательно отозвался старик.

Ребята сразу насторожились и, веря в безупречность мнений Ивана Никитича, уже заранее решили, что лучше будет, если они хоть немного отойдут в сторону, и они отошли. Из-за коров они теперь видели только лицо Пелагеи Васильевны, которая, к новому огорчению ребят, не сошла о дрог, а поманила к себе Ивана Никитича.

— Очень важная, — заметил Гаврик.

Помня, что с первого взгляда секретарь Целинского райкома показался неприветливым, и непонятным, Миша решил быть осторожным:

— Гаврик, а может, хворает? Под платком, вишь, сколько седых… и лицо худенькое.

К голосу, к словам Пелагеи Васильевны ребята не могли придраться: она разговаривала со стариком тихо, изредка покачивая головой… Но вот она заметила идущего стороной от села к картофельному полю старичка, выбритого, с подстриженными усами, в белых валенках, и окликнула его:

— Матвеич, от бабив, что на винограду, добру вистку привезла!

Матвеич в недоумении остановился.

— Добру? Не верится. Яку ж вистку? — поднимая голову, спросил он.

— Кажуть, хай у бригадира очи повылазят!

— Така вистка?

Матвеич опять опустил голову.

— Така. Заробыв?

— Мабудь заробыв.

— Ото ж получай грамоту да дывись, чтоб я из совиту вистку не прислала, бо чубуки треба швыдче укрывать, а не ждать морозов.

— Мабудь так.

Матвеич заспешил на картофельное поле, откуда доносились женские голоса.

— Вы б ему, Пелагея Васильевна, грамоту дали сразу и за то, что подводы за картошкой не наряжает!

— Что-то он закружился!

— Так у него ж валенки из шерсти того, белого, круженого барана.

На картофельном поле раздался дружный смех.

— Тогда ж Матвеич ни при чем: порча всему круженый белый баран, — уже переходя на русскую речь, душевно смеялась Пелагея Васильевна.

Ребятам тоже было весело.

Миша со степенностью пожилого колхозника проговорил:

— Гаврик, всему голова — она, председатель Совета. И про картошку знает и про чубуки расскажет.

— И про барана, — засмеялся Гаврик.

И в это время ребят неожиданно позвал дед и рукой поманила Пелагея Васильевна. При этом она неестественно вытянулась, став на целую голову выше своего кучера. Обойдя коров, ребята в стыдливом смущении затоптались на месте: они видели, что неожиданно высокой Пелагея Васильевна стала потому, что она сейчас не сидела, а стояла на дрогах, опираясь на короткие обрубки своих ног.

Иван Никитич незаметно, но сердито, точно его ужалила муха, вскинул кверху голову, а Миша, будто оглядываясь на коров, шепнул Гаврику: