В провинции - страница 12

Болеслав замолчал, и по лицу его было видно, что он взволнован. Но он тут же овладел собой.

— Я, кажется, вступил на опасный путь, — добавил он с улыбкой, глядя на пана Анджея своими добрыми, глубокими глазами, — увлекся и начал рассказывать свою биографию. Извините меня, это вам неинтересно. Помнится, кто-то, слывущий у нас в округе образованным человеком, говорил при мне, что не знает ничего более скучного, чем всякие жизнеописания.

Пан Анджей ответил ему таким же теплым взглядом.

— Мы знакомы каких-нибудь полчаса, — возразил он, — но, простите за откровенность, вы во мне вызвали такое любопытство, что я сам готов, хоть это и неприлично, расспросить вас о подробностях вашей жизни.

Болеслав признательно склонил голову.

— Хотелось бы мне когда-нибудь заслужить и уважение ваше, и приязнь. Что до подробностей моей жизни, они самые обыкновенные и нелюбопытные.

Фольварк мой невелик; это скорее хутор, чем фольварк. Хозяйство я веду четырехпольное, оно более всего соответствует особенностям здешней почвы, на каждый севооборот я отвожу по влуке земли под пашню; полторы влуки у меня под лугами да почти столько же есть леса; вот и все мое богатство. Было еще три семьи приписанных к нашей земле крестьян, но когда отец умер, я по его предсмертному желанию, совпадавшему и с моим, отпустил их на волю. С тех пор я пользуюсь наемным трудом и убедился, что он куда выгодней подневольного, разумеется, если хозяйничаешь толково. Сейчас Тополин мне приносит такой же доход, какой иные получают от имения в четыре, а то и в шесть раз больше моего. Летом и осенью я днюю и ночую в поле; зимой и в начале весны хлопот меньше, и тогда я, замкнувшись в своей милой хатенке, сажусь за книги; стараюсь не растерять знаний, полученных от отца, а с помощью Божьей, авось, удастся и приумножить свое духовное состояние, так же как удалось приумножить свой скромный достаток.

Тем временем они уже поднялись на крыльцо, и Болеслав учтивым жестом указал гостю вход в свой дом.

Из чистых, с белеными стенами, сеней пан Анджей вошел в светлую комнату о двух глядевших во двор окнах.

Пол в комнате был из простых досок, некрашенный, но ровный и чистый, в простенке между окнами стояла кушетка из светлого ясеня, а перед ней круглый стол, покрытый тонкой ажурной скатертью. На окнах — занавески из белого муслина, у стен — светлые плетеные стулья, на стенах, в красных с черной обводкой деревянных рамках, висело несколько литографий, все портреты выдающихся деятелей отечественной истории. В другой комнате сквозь открытую дверь можно было видеть кровать с большим, изрядно выцветшим ковром на стене, далее столик с письменными принадлежностями и стопкой счетных книг самого разнообразного формата; над книжными полками на вбитом в стену крюке висела связка больших ключей, очевидно от амбаров и гумна.

Скромное это было жилище, чистое, светлое и несколько суровое. Никаких украшений, ничего мягкого, все предметы хотя и добротные, но строго необходимого назначения. Ключи, висевшие над книгами, и книги, которые стояли на полках под ними, казались символами этого дома и живущего в нем человека.

Лишь две вещицы нарушали суровое однообразие и первобытную простоту всей обстановки: скатерть на столе удивительно тонкого, паутинного плетения, сделанная несомненно женской рукой, и горшок с красивым белым нарциссом на подоконнике. Оба предмета говорили о женщине, о женском внимании и участии, однако других следов подобного рода пан Анджей не заметил.

— Прошу извинения, но мне придется оставить вас на минуту, — сказал Болеслав, — вы, наверно, проголодались, а хозяин должен позаботиться о своем госте, тем более если чуть не насильно зазвал его к себе. Сейчас распоряжусь подать закуску и потороплю с обедом, а там я к вашим услугам.

Он вышел, а пан Анджей стал оглядываться по сторонам. Полки с книгами в соседней комнате сразу привлекли внимание старого книжника, и, видя, что дверь открыта, он поспешил направиться туда.

Библиотека Болеслава была разделена на две части. По одну сторону вертикальной доски, связывавшей обе полки, стояли толстые тома в скромных черных переплетах, на которых поблескивали имена Снядецких, Коллонтая, Нарушевича, Скарги, Лелевеля и некоторых других; по другую была размещена изящная словесность, — романы и томики стихов, главным образом новейшие издания, а среди них несколько томов Кохановского, Красицкого и Рея из Нагловиц.