В пустыне волн и небес - страница 8

Корабль, на котором я уходил из Плимута, назывался «Бремен». Это было немецкое трофейное судно. Комфорта третий класс, разумеется, не предоставлял; каждый дюйм пространства был занят койками. Пища поначалу не отличалась ни обилием, ни разнообразием, а поварские способности кока отнюдь ее не улучшали.

Но мне было 18 лет, и мелкие неудобства не имели значения. Главное я предоставлен самому себе и отправляюсь в Новую Зеландию. Отец дал мне в дорогу 10 фунтов золотом, и я хранил их на животе в специальном кожаном поясе — религиозное воспитание внушило мне глубокое недоверие к соплеменникам. Был декабрь, в Бискайском заливе нас, как полагается, изрядно потрепало. И, как положено, я испытал все стадии морской болезни. А потом романтика путешествия захватила меня. Ночи напролет я простаивал на носу — слушал, как корабль рассекает волны, и созерцал звезды, качавшиеся над мачтой.

Пассажиры третьего класса представляли собой любопытное сборище. Англичане отличались нестандартным поведением, новозеландцы были более уравновешенны. В пути организовали состязание боксеров. Моим соперником был высокий, широкоплечий детина с необыкновенно длинными руками. Мне никак не удавалось до него добраться; он же здорово отделал меня, я был весь в крови. Я не сдавался и надеялся, что мне удастся к нему приспособиться и отыграть очки, но рефери прекратил бой.

Мы пришли в Дурбан (Южная Африка), загружались там углем и провизией. Я купался в море у берега, где было ограждение от акул. Свежий ветер срывал брызги с гребней волн. Вода была такой соленой, что щипало ноздри, а солнце таким жгучим, что не выдерживала кожа. Мы ездили на рикшах. Все вокруг было романтичным и увлекательным.

Во время стоянки сбежал один из наших кочегаров. Я нанялся на его место и стал, как положено, членом профсоюза. Это был мой первый в жизни профсоюз — профсоюз кочегаров. На своей новой работе я узнал, что среди кочегаров самыми серьезными считаются ливерпульские ирландцы. Но шесть моих товарищей по вахте — лондонские ирландцы — произвели на меня такое сильное впечатление, что я не мог представить кого-то суровее, чем они. Все они ходили в море во время войны и, по их словам, пережили не одну торпедную атаку. Запомнился рассказ, как торпеда попала в борт корабля, а офицер, стоя на трапе, грозил пристрелить каждого, кто оставит свой пост.

Вахту мы стояли по 10 часов в день: 4 часа вахты — 8 часов отдыха, потом еще 6 часов вахты — 6 часов отдыха. После каждой вахты приходилось отмываться от угольной пыли и сажи. После Дурбана нас стали хорошо кормить, но мы постоянно ощущали жуткий голод — наверное, от недостатка витаминов, и поэтому почти каждый день из-за еды случались драки. Я в них никогда не участвовал.

Работа была тяжкой, я чувствовал себя измотанным. И не я один. В следующей за нами смене должен был работать огромный Швед; он сказал как-то, что не может стоять вахту. Но внизу должен быть полный комплект кочегаров, и одному из наших пришлось отстоять смену за него. В следующий раз повторилось то же самое. Но когда он в третий раз заявил, что не может работать, наша вахта этого не стерпела. Шведа стащили с койки и как следует отмолотили. Потом схватили за ноги и потащили к спускному желобу, ведущему в трюм. Через эти желоба-шахты в трюм из кочегарки спускали мешки с золой. Швед, скользя по этому желобу, выглядел ужасно, к тому же, долетев до трюма, он ударился головой о стальной пол, и лицо его было залито кровью. Я чувствовал угрызения совести, но знал, что, вступись я за шведа, мне бы самому предложили отстоять вахту за него. Впрочем, мои товарищи, наверное, лучше меня разбирались в психологии кочегаров: швед вдруг вскочил на ноги и, разметав своих обидчиков, ринулся в кочегарку. В эту смену он трудился за двоих.

Много лет спустя я узнал дальнейшую судьбу своих товарищей по вахте. Из шести только трое вернулись в Англию. Один исчез при весьма странных обстоятельствах на пути из Новой Зеландии в Австралию, другой умер во время дежурства от случайного удара по голове, а третьего повесили за убийство.