В регистратуре - страница 7

А маленький, одетый в черное человечек давно уже выскочил из стола регистратора. Он спокойно стоял, задумчиво улыбался и, сложив руки за спиной, хладнокровно ждал, когда очередь дойдет и до него. Лишь только господин Регистр закончил свою занимательную историю, человечек два-три раза откашлялся, как это делают неопытные ораторы.

— Ну, а теперь послушаем, — обратился Регистр к рассказчику.

— Вы знаете меня плохо, вернее, совсем не знаете.

— Что за гнилая демократия! Он даже не счел нужным обратиться к нам pleno titulo[10], — возмутилась позади партия стариков.

— Слушаем! Слушаем! — нетерпеливо воскликнули молодые.

Хотя оратор и приостановился, но, похоже, не потому, что его смутили противоречивые возгласы.

— Да, вы меня не знаете, — продолжал он чуть громче, — я и в самом деле не принадлежу к вашему стародавнему дому. Я не состою в ваших рядах, не располагаюсь на ваших почтенных полках. Ну, а коли так, не лучше ли прежде всего объяснить вам, кто я такой. Итак, кто же я?.. Вы только что с такой сердечностью приветствовали нашего регистратора. И, не сомневаюсь, если бы у вас был организм живых созданий, вы бы депутацией с верноподданническими адресами уверяли его в лояльности своего образа мыслей и в своей неизменной преданности.

— Конечно! Само собой разумеется.

— Так знайте, что я — сердце и душа нашего регистратора! Его отображение, его лик. Короче, я его дневник. Он сам меня написал. Ведет он меня изо дня в день, потому-то и место мое здесь, в столе его, под ключом. Ничего не заметили сегодня? Ведь он не закурил, как обычно, перед уходом свою трубку, не удалился, дымя, — а дымит она, будто паровоз, — он закинул ее в угол и написал: «Всему конец!»

— Верно! — вздохнула трубка. — Такого уже двадцать лет никто не помнит!

— А знаете, — продолжал крепнущим голосом оратор, — что означает у людей: «Всему конец!» Это то же самое, как если нас изгрызут мыши, съедят черви или уничтожит огонь.

— Знаем, знаем! Не горланьте так назидательно и громко! — ворчали старики.

— И правда! Есть средь нас и нервные, и хворые духом, — добавили молодые.

— Так вот видите, — опять взял слово оратор, — я, хранящий в себе все его тайны, утверждаю: больше он к нам не придет.

— А-а-а! Смена власти, а может быть, и конституции. Этого нам еще не хватало! Такие новшества мы любим дарить людям и прочим подобным им млекопитающим! На здоровье!

Шум в комнате постепенно нарастал и становился все громче.

— Поэтому я хотел бы, — продолжал дневник, — раскрыть сегодня перед вами свои тайны, или лучше сказать, биографию регистратора. Я не сделал бы этого, если бы он написал меня так, как написаны все вы. Но поскольку он изобрел особое письмо, которое только сам способен разгадать и понять, — я бы мог навсегда остаться нераскрытым. Знаю, меня мигом отсюда выбросят, знаю, что умру позорной смертью или лавочники завернут в меня заплесневелый сыр и прочие отвратные человеческие изделия, или меня принесут в жертву всемогущему Молоху: огню. Из жизни отца своего — регистратора — я вынес слишком горький опыт, чтобы воображать, будто после его исчезновения какой-нибудь профессор станет разбирать те фантастические иероглифы, которыми регистратор расписал мое тело.

— Ах, от профессоров, от профессоров храни нас господь! Люди и прочие млекопитающие еще ничего, но профессора — они же какие-то двуполые, нечто среднее между неорганической и органической материей, — завыло медицинское заключение о резекции желудка некоего вегетарианца.

— Что это за варварское суждение? А римское право? А институции Гая? А Унгер? А Штубенраух? А Ниппель?[11] Фу! Позор для цивилизации! — вспыхнул вновь поступивший акт, так что на губах у него от гнева и бешенства выступила пена.

Регистр повел бровями, и шум стих.

— Но прежде, — продолжил оратор, — чем я раскрою себя, обещайте из уважения к регистратору не прерывать меня.

— Обещаем! Обещаем! Начинайте, мы слушаем! — кричали громче всех именно те, кто только что прерывал говорящего.

— Ну, об этом уж я позабочусь, — заорал оскорбленный Регистр. — Тихо. Прошу вас продолжать свой рассказ.