В родных местах - страница 43

— В конце смены договорюсь насчет машины и съездим.

Услышав вежливый голос Семеныча: «Нам к товарищу Земерову», увидев офицерскую выправку, строговатое лицо Бетехтина, Пелагея Сергеевна наметанным глазом определила: вошедшие — начальство и пробормотала:

— Тут он больной лежит. Айдате сюда.

Потом она заметила у ворот блестящую «Волгу» и совсем растерялась, чего с ней раньше не бывало, по-старомодному кланяясь, вышла в соседнюю комнату. Но, видно, очень уж ей хотелось знать, что за разговор поведут гости с сыном, и она сделала то, что делают все женщины, подобные ей: припала к замочной скважине. Разговор был не шибко интересный: где болит, какая температура, не дует ли в окошко?

Семен углядел, что гости незаметно вроде бы, но изучающе осматривают комнату. У Бетехтина лицо, как маска, а Семеныч что-то морщится, кривится. «Разбросано все у нас, а это мужик строгих правил», — подумал Семен.

Но у профорга были другие мысли: «Всю квартиру завалили вещами ненужными, жадины окаянные! Трое часов в одной комнате. Фарфор — и тут же коврик с пошлыми лебедями. Мамаша, как купчиха, на каждом пальце кольца золотые. Ни книжек, ни газет. Эх, люди!»

Посидев немного, Бетехтин и Семеныч распрощались. На комбинат возвращались подавленными, долго молчали — без того все ясно. Обоим было тяжело, не по себе как-то.

Вроде бы разные люди Бетехтин с Семенычем: один геркулес, со значком военной академии, молчаливый; другой не был в армии ни дня, низкоросл, говорлив, а вот взгляды одинаковые.

— Очень уж слаб, — сказал Бетехтин. — Врача с комбината надо послать. Как ее?..

— Елена Мироновна, а фамилию не упомнил.

— И всего только грипп.

— Деньжонок, видите ли, маловато, — усмехнулся Семеныч. — Поэтому работает без роздыха и у нас, и дома.

— М-м! Думается, что тут все посложнее, Семеныч, — Бетехтин вздохнул. — По-моему, вся эта мещанская обстановка придавила Земерова, а сам он выкарабкаться пока не может. Что-то у него там не срабатывает. Да!.. Как вы думаете, что бы мы могли сделать для этого парня?

Бюллетень закрыли, хотя Семен и чувствовал еще слабость. Сам напросился: «Уже ничего, температура тридцать шесть и шесть». Хотелось уйти из дома. Такое с ним было впервые. От многого это зависело. И от Елены: она, как и Семеныч, морщилась, сидя в комнате у Земерова. А в доме на этот раз было прибрано.

Никого не удивляли, не восхищали дорогие вещи; Семен смутно осознавал, что в доме у них все выставлено напоказ, все разноцветно и пестро, как платье у таборной цыганки.

«А она не подходит к нашей обстановке», — неожиданно с грустью подумал он, когда Елена впервые пришла к нему. Не эта ли скромность и изящество в костюме, да и во всем облике этой женщины, так влияли на него? А может быть, просто она первая из хороших людей, кого он узнал. В самом деле, с кем он до сих пор имел дело? Мать, ее подружки — базарные торговки. А все другие — и на улице, и на комбинате мелькали, как тени.

Семена одолевала вялость, хотелось сесть и не двигаться. Подошел Семеныч:

— Ну зачем на работу вышел? Разве можно…

Никогда прежде он не говорил с ним так тепло, просто, как-то по-домашнему.

— Поправляйся. А потом попросим, чтобы дали тебе на первое время работенку какую полегче.

Ушел куда-то. Вернулся с начальником цеха.

— Идите домой, Земеров, — приказал Бетехтин.

Голос громкий, начальнический, а рука мягко легла на плечо Семену.

Пелагея Сергеевна обрадовалась:

— Вот хорошо-то! Поешь и за курятник принимайся.

— Мне тяжело чего-то.

— А ты не поддавайся болезни-то, ворочайся помаленьку. По себе знаю, как поддашься — пропал. Она болезнь-то, тогда тебя цап-царап.

Пелагея Сергеевна взмахнула руками, будто хватая что-то, и захихикала.

Семен лег и бездумно глядел на толстую, с глубокой темной трещиной матицу; его мутило, в ушах был какой-то странный свист, тонкий, неумолчный. Ему подумалось: к кому он пойдет за помощью, если с ним приключится беда? К кому? Только не к Яшке, не к Алевтине. И не к матери.

Вспомнил… На той неделе приходил к Бетехтину сынишка. Лет пятнадцати. Держится с отцом как равный, спорит даже. Чувствуется, любят друг друга. Хороший парнишка. А вот у него, у Семена, до сих пор еще какая-то стеснительность, опасливость дурацкая; неловко, скованно, тяжеловато чувствует себя, когда разговаривает с людьми, особенно с малознакомыми. А близких у него почти нет. Другой так и мелет языком-то, так и сыплет шуточками-прибауточками. Он же все время молчит, будто ему слов не хватает. Только улыбается. Улыбка, как спасительный щит. Стеснительность, скованность, нервозность его люди принимают порой за криводушие и недоброжелательность.