В садах Медичи - страница 3

День поминовения усопших он целиком провёл с ней. Её воспоминания о предыдущем дне были ещё почти невредимы, и она немного подвинулась, чтобы дать ему место. Книги при ней на сей раз не было. Может, она её забыла. Он постарался увидеть в этом хороший знак.

Утро прошло как во сне. Они говорили о том и об этом, но главным образом всё же о прошлом. Наконец-то он нашёл время обо всём ей рассказать: об их связи, об их расставании, о длинных, нежных, порой прерываемых ссорами отрезках времени, которые походили на мягкие песчаные наносы между грубых скалистых утёсов. Она не знала, верить ему или нет, но каждое его слово звучало в её ушах воспоминанием о давно забытой мелодии. История была так хороша, что вполне могла оказаться правдивой.

В полдень он предложил ей устроить пикник. Он развернул свои припасы: салат, ветчину и хлеб с оливками. У подножия пинии они расстелили покрывало и положили бутылку охлаждаться в каменную раковину фонтана.

Перелётные птицы тянулись над их головами к югу, и ветер кружил в танце вялые листья. Минуты текли безмятежно, как будто операция торговцев памятью оставила в реальности дыру, через которую изливались волны бесконечного настоящего.

После еды они растянулись на траве, и он рассказал ей о Венеции. О прославленной Венеции, свободной от всяких изъянов, которые могли бы омрачить отражение в его памяти. В её обществе он переживал, таким образом, приключение, которое было не менее богато, чем оригинал, и весь ход приключения он мог контролировать до благополучного конца. Сам того не замечая, он при этом формировал ландшафты их совместной жизни по примеру окружающих садов.

— Мы познакомились во время карнавала. Знаешь, в это время года город поднимается из воды и возвращается на некоторое время к своему былому великолепию. Временные дамбы отделяют внутренние лагуны от моря. Насосы затягивают мутную воду в свои жадные пасти и дают возможность потерянным дворцам подняться на поверхность.

Вспомни. Мы жили в одном из тех плавучих отелей-гондол длиной в несколько сот метров, которые механические гондольеры медленно перемещали вперёд. Спокойно и равномерно они орудовали веслом размерами с портал. Мы пересекали лагуны медленно, убаюканные песнями из динамиков, скрытых в торсах гондольеров, и плеском вязкой, илистой воды.

Иногда встречались две гондолы. Тогда гондольеры приветствовали друг друга, как голенастые птицы с чёрными телами, как украшенные лентами цапли, и это выглядело словно пародия на ритуал токования, о котором мы ничего не знали.

На борту этого судна было так легко влюбиться! Наши костюмы были задуманы не столько для того, чтобы носить, сколько для того, чтобы снимать их, а маски едва скрывали желание быть узнанными. Мы рядились в костюмы, потому что наши тела хотели быть окружёнными футляром, который так легко открывается…

И всё-таки встретились мы не на прогулочной палубе из эбенового дерева. Мы познакомились в городе.

Заворожённый собственным рассказом, он повернулся к ней.

— Ты помнишь?

Она огорчённо помотала головой, но всё же была рада впервые услышать свою собственную историю.

— Укутанный в тёмный плащ и с косой в руках, я шёл по площади Святого Марка. Повсюду бились угодившие на сушу рыбы. Группа скучающих арлекино забрасывала их кормом для голубей и развлекалась их бессильным трепыханьем, делающим их похожими на птиц со сломанными крыльями. Я прошёл в своём костюме Костлявой сквозь группу и погрозил им косой. Они смеялись надо мной, они принялись обстреливать меня зерном, а рыб оставили умирать. Мне вдруг примерещилось видение Венеции — города, вырванного из воды, который точно так же хватает ртом холодный воздух… Больше не оглядываясь, я побежал к мосту Риальто.

Ты погналась за мной. Подобрав подол багряного платья, ты окликнула меня:

— Кто вы?

— Я — Смерть.

Ты засмеялась. Обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, мы бродили по улочкам, покрытым фукусовыми водорослями, в поисках сухого местечка, где бы я мог снять с тебя платье.

На берегу Большого канала рабочие счищали со старых дворцов последний слой тины. Там, где вода нанесла слишком много ущерба, они приклеивали огромные плакаты, похожие на кулисы, которые мало-помалу пропитывались сыростью и плесневели. Плесень придавала им либо нереальные цвета, либо помогала им слиться с окружающей обстановкой. В чёрном зеркале воды огромные палаццо зачарованно разглядывали свою собственную медленную гибель. Лагуна подставляла свои влажные губы слепым фасадам с закрытыми ставнями.