В счастье-горе минус сорок - страница 2

И пошла Валентина тесто ставить на пирожки с потрохами. Соседи вчера зарезали овцу, поделились потрохами.

– Конечно, не для себя, – разговаривала Валентина сама с собой. – Егор уставший после работы придет, сказками что ль его кормить? – и сама не заметила, как подъела блины вчерашние, чтоб тарелку освободить. Щавель лежал подсыхал – жалко, до вечера заветрится. Щавель – не еда, а так, трава. Семь клубничек, одна улиткой надкушенная, уже давно в холодильнике валялись – тоже не считается. Клубника – витамины. Без витаминов нельзя. Опомнилась только тогда, когда чай заварила и с первым пирогом горячим его и отпила.

– Что делать? Выплюнуть? – промычала Валентина с набитым ртом, не зная, пойти ли плюнуть в ведро или уж доесть, а потом худеть? Видели б родители, голод на войне заставшие, как она пироги сдобные выплевывает, – исколошматили бы за изуверство такое. Валентина прожевала кусок пирога, проглотила чай и решила занести престарелым родителям пирогов с потрохами завтра. Давно их не баловали пирогами-то, все суп да суп.

Утром проснулась с четкой мыслью о похудении. Держала ее весь день, периодически поглядывая в зеркало: во-первых, чтоб не забыть, во-вторых, проверить не начался ли процесс?

К четырем утра терпение у Валентины лопнуло и все из-за предательского урчания в желудке. Егор Игнатьевич проснулся и тяжелым голосом спросил:

– Валь, ну пойди уж покорми эту кошку, что она ноет и ноет, спать не дает? Мне завтра объект сдавать. Не высплюсь – злой буду, как волк.

Хуже злого мужа Валентина никого не знала. И пошла покормить кошку, то есть свой желудок.

Решила покормить от души и до следующей ночи жрать не давать ни под каким предлогом. Авось ночные кормления приравниваются к похудению?

Съела все пироги и даже те, что родителям обещала занести. Придется завтра заново тесто ставить. За пирогами холодного борща похлебала. Ночью борщ сладким показался, прям сахарным. И на десерт съела полбанки вишневого варенья. Прям душа попросила: дай, мол, Валя, вареньица вишневого своего фирменного. Душе не откажешь. Она вечная. Она у бБоженьки в услужении.

К третьему дню поняла Валентина, что нашла коса на камень. Или она, или Антонина в городе первая красавица? Вот так стоял вопрос. Намертво.

И к ночи, когда пришел Егор Игнатьевич, он не узнал свою жену. Заплаканная, растревоженная, рассказала она ему, любимому бравому Егорке, все, что на душе творится. И что Сашка с Ленкой сватьев больше любят, подарки вона какие тысячные делают. И что на старостях лет она, Валя, ни разу у психолога не была и кислородных коктейлей не пила. Или не ела. Или не дышала? Кислород вроде… Черт их разберешь!

– Хоть заболей вам на зло! – зло крикнула Валя в ночи, глядя на холодильник. – А что я хуже Тоньки? Я тоже всю жизнь пахала и с Сашкой сама сидела без помощи, без нянек с мамками. Может и разжирела от плохой жизни? Нервы последние вы мне повыматывали?! Вот они и остались в теле моем страдальческом загнивать.

Егор Игнатьевич понял многое из этого монолога жены. Что, во-первых, ужина можно не ждать. Во-вторых, ночь будет бессонной. В-третьих, никогда он Валю свою такой не видел, и, не дай Бог, кондрашка ее от зависти к сватье хватит. Что он будет без нее делать?

Егор Игнатьевич пошел в погреб за самогонкой, которую делал бесподобно. Соседи некоторые купить просили. А пока шел, думал:«Надо что-то предпринять».