В сердце леса - страница 15

Через час мы остановились у высокого дерева.

— Это дерево туканов, — широко улыбаясь, сказал индеец и, присев на корточки, несколько раз дунул между двумя листьями, зажатыми в больших пальцах. Раздался резкий звук. Он свистнул два-три раза, и вскоре, прямо как на известной рекламе пивоваренной компании Гиннес, над головами у нас появились три птицы.

— Пушка, — зашипел Калуана, нетерпеливо показывая на мое мощное ружье, и, кровожадно предвкушая убийство, пояснил: — Убивай тукана!

Из нашей засады эти три птицы, словно одетые в жилетки, казались мне епископами в гетрах, любезно раскланивающимися друг с другом в лондонском клубе.

— Вкусные, — уверял меня Калуана. Затем, видя мою нерешительность, добавил: — И перья хорошие.

Я вскинул ружье.

Бах! — на лице Калуаны отразился выстрел. Три рассерженных тукана вспорхнули и улетели в чащу леса. Моя первая попытка стать охотником окончилась неудачей.

Попозже, когда уже совсем рассвело, Калуана снова издал свист (он почему-то привлекал птиц), и я подстрелил тукана, сидевшего высоко на дереве. Важный, Мерно-красный, с шумом рассекая воздух, упал он на землю, и ловкий индеец подхватил его. Обернув листом перья, он протянул их мне — у Калуаны не было карманов, он был гол. Внезапно, ничего не объяснив, он выхватил у меня ружье и мгновенно скрылся в зарослях, а затем вернулся с лесным индюком. Индюк — для поста, тукан — для самого Калуаны. Мы ударили по рукам, и я приобрел в лице Калуаны наставника, который обещал научить меня охотиться. Оказалось, что «пушка» у меня очень страшная и, как всякое тягловое животное, меня следовало научить таскать ее и пользоваться ею.

Две недели мы регулярно, через день, ходили в лес, причем каждый раз наша вылазка длилась с четырех часов утра до двух-четырех часов пополудни. Обычно, несмотря на горячие протесты со стороны «тяглового животного», вплоть до возвращения на пост, то есть целых двенадцать часов, мы ничего не пили и не ели. Затем следовал день отдыха. На следующий день после обеда Калуана потихоньку вызывал меня на поляну, где нас никто не мог подслушать (всякое деловое свидание индейцы обставляют секретностью, словно заговор). На правах закадычного друга аветиец обследовал мои карманы, интересуясь, не принес ли я чего новенького. Затем обсуждались подробности охоты.

Время шло. Я начал все ближе узнавать лес.

Первое время я с опаской приближался к темной по-лосе растительности. Ведь здесь начинался величайший на земле лес; писатели называли его зеленым адом, врагом рода человеческого. Лес окаймляла полоса мягкой, приятной на вид болотной травы, но сами джунгли, казалось, населены были всякой нечистью. Когда я проскальзывал меж изогнутых, скрюченных стволов и вступал в мир мрака, меня охватывало беспокойство. Свет просачивался сверху меж листьями, и от этого лесные прогалины казались таинственными и жуткими! Обманчивая игра теней перед глазами, шелест листвы, убегающие мелкие животные. Руки старались не касаться усиков ядовитых лиан, ружье в испуге вздрагивало, когда пумы и змеи бросались на меня из воображаемой засады. Но вскоре я уже начал ощущать лес как индеец. Он становился для меня привычной средой. Как городской житель не обращает внимания на кирпичи, так индеец не замечает деревьев. Молодые деревца служат, материалом для луков, из жатобы делают каноэ, животные любят сидеть на определенных ветках, но чувств восхищения, ужаса, удивления деревья у индейцев не вызывают. Вся жизнь их протекает в лесу, и они не подходят к нему с меркой авторов книг о путешествиях.

С другой стороны, взгляд у индейца более зоркий, чем у городского. жителя с развитым воображением. Индеец, например, знает, что в джунглях все располагается по вертикали, а не по горизонтали. Мы, цивилизованные эгоцентристы, полагаем, что все живое существует в горизонтальной плоскости, ибо так протекает наша собственная жизнь, но в лесу почти все живое стремится вверх, к солнцу, и лишь погибнув, падает на землю. Таков ритм жизни леса. Деревья борются друг с другом за клочок неба, ползучие растения, извиваясь, тянутся ввысь, потом пускают ростки к земле и, наконец, посылают к солнцу еще один упрямый побег. Победу лесных гигантов венчает смерть. Уже сгнив, такое дерево еще стоит много лет, а потом с треском валится на землю, которая здесь является кладбищем. В сущности, лес — это деревья, а совсем не земля, в которую они уходят корнями. Гораздо правильнее считать, что обитатели джунглей живут в небоскребах, а не на заросшей кустарником почве. В каждом ярусе леса свои виды пищи, поэтому не только птицы, пчелы и летающие насекомые, но и анаконды, оцелоты и муравьи питаются и охотятся, передвигаясь вверх и вниз. В лесу индеец мыслит по вертикали.