В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты - страница 24

«А что же мне отвечать-то? Ну, и ладно! Проходите, проходите, товарищи».

«Ну, что же он сказал!» — спросил меня Фукс.

Я перевел ему ответ часового и сказал: «Ну, теперь пойдемте, тов. Фукс».

В сумерках вошли мы в крепость, быстро осмотрели старинный крепостной двор и вернулись обратно. На том же месте стоял все тот же часовой и мерз. Фукс кивнул еще раз часовому и мы молча поехали обратно в город.

В другой раз мы вместе посетили Максима Горького. Горький принял нас в своем кабинете, заваленном книгами. После обмена обычными приветствиями, после того как Фукс заверил Горького, что он его очень высоко ценит как писателя, а Горький уверял, что он в высшей степени интересуется выдающимися произведениями Фукса, разговор перешел на современное политическое положение.

Фукс говорил о германском перевороте, о войне, об огромном впечатлении, произведенном на весь мир великою революцией русских крестьян и рабочих, о сильном влиянии и содействии, оказанном ею перевороту в Германии.

Я совершенно точно переводил Горькому все, что говорил Фукс. Горький долго слушал то, что излагал ему Фукс, и затем стал отвечать, что он очень рад, что идеи русской революции пустили корни в Европе. Несомненно, что русская революция совершила много великого и составит яркую эпоху в истории человечества. Но он не знает, известны ли Фуксу отрицательные явления революции. Он, Горький, считает долгом своей совести заявить во всеуслышание, что всякое свободное движение в стране задавлено, что печать задушена, что свободное выражение своего мнения невозможно, что запрещена всякая отрицательная критика политических и хозяйственных мероприятий советской власти, что русские интеллигенты — духовные работники — подвергаются неслыханному обращению и должны влачить свое существование в ужасающих условиях. Обязанность свободного писателя в свободной стране заклеймить эти условия, содействовать устранению таких наростов, сообщить германской передовой печати об этих печальных явлениях.

Я перевел Фуксу добросовестно и внушительно слова Горького, который видимо был очень взволнован.

Фукс, вообще, ничего на это не ответил, но пытался перевести разговор на другие темы. Горький настойчиво повторял свои утверждения и категорически желал узнать, как относится Фукс ко всем этим преследованиям и известны ли они в Германии. Фукс, напротив, столь же настойчиво увиливал от вопросов Горького и давал на них крайне уклончивые ответы.

Горькому, наконец, этот разговор надоел и он мне сказал:

«Вы не должны ему переводить того, что я Вам сейчас скажу. Мне совершенно ясно, что этот субъект не желает мне отвечать, он не хочет понимать того, что я ему говорю. В таком случае, дальнейшая беседа бесцельна, это просто ненужная потеря времени. Пожалуйста, передайте г-ну Фуксу, что я очень рад был с ним познакомиться и желаю ему счастливого пути».

На этом наш визит Горькому и окончился[8].

Конечно, Фукс посетил также и главаря «Северной Трудовой Коммуны», тогдашнего хозяина Петербурга, тов. Зиновьева, и вел с ним в гостинице «Астория», где он жил со своей женой Лилиной, в моем присутствии долгий разговор.

Зиновьев дал мне официальное удостоверение, согласно которому предписывалось всем учреждениям оказывать мне в пути всяческое содействие и предоставлять в мое распоряжение, по моему требованию, паровоз и вагон.

Зиновьев сказал мне: «Поезжайте прежде всего в Двинск, там Вы увидите, как Вам дальше ехать. Везде стоят неприятельские отряды, и я должен предоставить Вам выбор, куда Вы хотите дальше ехать».

На этот раз мы получили хороший вагон II класса в наше исключительное распоряжение. Мы явились вечером на вокзал в Петербурге с нашей стражей из шести солдат и нашими многочисленными чемоданами. Начальник станции указал нам предназначенный для нас вагон. Я вошел туда, но вагон был уже занят людьми, уезжавшими в Двинск и Латвию. Когда стража принялась освобождать вагон, начались неприятные сцены. Один из пассажиров, гласный петербургской районный думы, мой земляк, пробиравшийся на родину, Курляндию, заклинал меня по-немецки оставить его в вагоне. Он, оказывается, с большим трудом нашел место, а теперь он должен выйти из вагона, это было бы ужасно. Я близко подошел к нему и сказал: