В стороне от большого света - страница 19
Он остановил меня.
— Я не хочу ссориться с вами, и вы напрасно горячитесь… Повторяю, что отказ мой по своей сущности нисколько не оскорбляет вашего личного достоинства. Притом же я не хочу сделать неприятности жене, которая… привыкла к вам… Вот видите, я буду с вами откровенен, я хотел бы даже, чтоб она не знала о моем отказе… она женщина нервная, слабая, притом же упряма ужасно… Я не хочу огорчать ее, вы придумайте, мой милый, — прошу вас как благородного человека, — придумайте какую-нибудь причину вашего отъезда. Вы меня этим избавите от затруднения и в таком случае получите деньги за год вперед. Вас отвезут в один дом, где вы можете остаться до приискания места.
От денег я отказался, но принять угол до приискания места заставила меня необходимость.
Оставалось самое трудное — солгать перед Ольгой Александровной. На другой день я сказал ей, что получил письмо от отца, что он зовет меня.
— Ну что ж! — отвечала она, — поезжайте, повидайтесь со старичком…
Мне горька и тяжела была разлука с этой женщиной, к которой я имел непостижимую привязанность: печаль невольно выразилась на лице моем.
— Не оставайтесь там долго, — сказала она.
— Мне кажется, я уже не увижусь с вами, — сказал я.
— Вы предчувствуете смерть мою. Полноте, я не умру так скоро; смерть приходит кстати только в трагедиях — в действительности она не так любезна…
— Не смерть, а разлука…
— Да ведь вы скоро возвратитесь?
— Не знаю, может быть, и не возвращусь.
— Это отчего?
— Может быть, найдутся причины…
— Женитесь разве, — сказала она улыбаясь, — или пойдете в священники. Тогда я выберу вас духовником.
— Не шутите, Ольга Александровна, мне и без шуток тяжело.
Этими словами я испортил все дело. Она посмотрела на меня с недоумением, будто желая читать в душе моей. Подобный взгляд я не мог вынести без смущения. Лицо ее вдруг стало серьезно, от нее повеяло прежним холодом; передо мной опять была мраморная статуя.
— Часто вам приходилось лгать в жизни? — спросила она меня.
— Скрывать — еще не значит лгать, — сказал я, — я ненавижу лжи.
— Конечно, — сказала она холодно, — у всякого свои секреты… и вышла из комнаты.
Я был поражен. Так ли желал я расстаться с ней!
Придя в свою комнату, я машинально собрал свои бедные пожитки и не имел сил явиться ни к обеду, ни к вечернему чаю, ни к ужину. Я решился как можно скорее оставить этот дом.
Наступил вечер, я не зажигал свечи; небо было звездно, луна светила; стекла окошка, подернутого морозом, сверкали бриллиантами. Я сидел в каком-то онемении, покуда легкий шум не заставил меня оглянуться. Передо мной стояла Ольга Александровна.
— Не сердитесь на меня, милый мой немец, — сказала она кротко и ласково. — Я пришла проститься с вами. Мне сказали, что вы завтра рано уезжаете. Да хранит вас Провидение…
Она подала мне руку.
— Когда вам нужна будет дружеская помощь, обратитесь ко мне… Да прощайте больше людям, — прибавила она, — они жалки…
Я не мог удержаться от слез, она тоже плакала… На другой день я оставил дом Травянских.
Судьба бросала меня с места на место, наталкивая на самые горькие стороны жизни и человеческой натуры. Несколько раз я чуть не падал под гнетом невыносимо тягостного положения. Однажды хотел воротиться к батюшке, но непонятное мне самому чувство удержало меня; притом же он хотел принять меня только тогда, когда я захочу идти в духовное звание, а это было выше сил моих. Я дошел, наконец, до совершенной апатии и без борьбы, без ропота предался течению житейского моря, и вот волна его бросила меня сюда, к Марье Ивановне.
Много безотрадных, безнадежных дней пережил я! И не нашлось доброго духа шепнуть мне в те горькие дни, что со временем, вот здесь, под ясным небом, будет обращено на меня это милое личико, будут улыбаться эти розовые губки… Это дало бы мне сил и твердости…
Рассказ мой кончен; «ау» Лизаветы Николаевны раздается уж недалеко. Сердитесь вы на меня за дерзость?
— Нет, мне только грустно, грустно за вас…
Лиза показалась в эту минуту, сопровождаемая Катериной, с полным кузовом грибов.
— Ну, мать моя, наговорилась ли? — сказала она вполголоса, идя со мною вперед.