В стороне от большого света - страница 53
Через несколько дней он просил нас к себе на новоселье. Многие из соседей были также приглашены, не забыты были и соседки.
Усадьба его была от нас всего за версту; расположенная на берегу речки, она состояла из небольшого, довольно старого домика, за которым тянулся ряд крестьянских изб. Все именьице состояло душ из пятнадцати. При доме находился запущенный огород с густыми черемухами и рябинами, между которыми красовались две-три яблони.
Дядя выказал чрезвычайно мелочную заботливость насчет угощения, сам хлопотал о столе с тетушкиным поваром и, казалось, был доволен своими хлопотами.
За обедом было даже шумно. Дядя завел с отцом Алексеем какой-то отвлеченный спор, в котором Андрей Николаевич принял большое участие. Кричал также немало один сосед, никогда не бывавший у тетушки по случаю своего довольно буйного характера и примерной храбрости, выказанной им в некоторых праздничных драках.
Одним словом, круг, собранный дядей, принял совсем другой характер и получил какую-то смелость и самостоятельность, несмотря на присутствие тетушки.
К вечеру графины с водкой чаще и чаще опоражнивались и беседа становилась шумнее.
Тетушка собралась ехать; к ней подошел дядя.
— Как! — сказал он, — родная сестра оставляет дом своего брата прежде всех.
— Друг мой! я устала.
— Устала? разве ты не можешь у меня отдохнуть? Я, по милости родителя моего, имею свой угол и могу принять сестру мою.
Дядя употреблял это выражение, желая намекнуть на то, что мать его отдала все свое имение дочерям.
— Конечно, — заговорил он плаксиво, — я несчастный человек: родные бросили меня, сестра не хочет побыть у брата несколько часов. Что же? разве у меня неприлично что-нибудь, разве я сделал что-нибудь дурное?
— Ничего, друг мой, но я лучше приеду к тебе в другой раз на целый день.
— Не нужно мне в другой раз! — сердито сказал он и вышел.
— Что с ним, ангел мой маменька, станешь делать! — сказала Марья Ивановна, — попало в голову!
В эту минуту в другой комнате раздалось громкое нестройное пение. Хором соседей управлял дядя и кричал на дьячка за то, что он фальшивит.
— Ну вот и врешь, не туда залез! до-о-кса, до-о-кса сикирия! — И дядя бил такт по столу рукой, так что рюмки и стаканы составляли какой-то дикий аккомпанемент его пению.
Нас, привыкших к тишине, пугала эта шумная пирушка. Тетушка по временам даже вздрагивала. Мы с Марьей Ивановной старались успокоить ее и других робких собеседниц, находя в себе силы шутить и смеяться.
— Не подрались бы они! — сказала одна из соседок, — ведь мой-то куда как задорен, как в голову-то попадет.
В это время вошел дядя с рюмкой в руке.
— Что? пьян я? — говорил он. — Генечка! смотри, пьян ли я? Я сейчас по одной половице пройду. Смотри, сестра!
И он стал ходить перед нами взад и вперед по одной половице довольно твердым, хотя и медленным шагом.
— А вот он так не пройдет по одной половице, вот сосед-то не пройдет.
Он указал на крикливого соседа, стоявшего в дверях.
— Пройду не хуже тебя, — отвечал тот.
— Ну-ка! ну-ка!
Сосед сделал опыт.
— А ты зачем ногами-то виляешь!
— Я виляю? матушка, Авдотья Петровна! решите…
— Нет, нет, — отвечала тетушка, — нет, вы тверды на ногах.
— Нет, пошатнулся, извини.
— Уж если почтенная наша Авдотья Петровна сказала, что я тверд на ногах, то, значит, ты врешь, сосед!
— Я вру? нет, любезный, шутишь… Ты, сидя-то здесь, в медвежьем углу, научился врать…
— Полноте, — сказала я, подходя к соседу, — стоит ли спорить из-за пустяков!
— Матушка, Евгения Александровна! пожалуйте ручку, не погнушайтесь! ведь вы, ангел, можно сказать…
И сосед, к неописанному моему удивлению, залился слезами.
Дядю между тем отвлекла Марья Ивановна какою-то шуткой.
Остальные полупьяные гости тоже вышли к нам; но, к счастью, скоро оставили нас в покое, соединясь за круглым столом в другой комнате.
Чтоб выбраться из этой новой для меня и душной атмосферы, мы должны были прибегнуть к хитрости: лошади поданы были к заднему крыльцу, и мы уехали тихонько, не простясь с дядей.
Я вздохнула свободно, как только свежий воздух пахнул на меня. Весь этот шум, несвязные речи, пьяные лица, запах вина и табака были мне противны; усилие, которое я делала, чтоб скрыть от тетушки неприятное впечатление, до того утомило меня, что мне показалось, будто я тоже опьянела между этими людьми.