В стране долгой весны - страница 8

— Во, уже батраками обзаводится. Ребята, он же издевается над нами! Брехун этот…

— Иван Петрович! Пожилой человек, наставник, так сказать, пример для нас, подрастающего поколения, а брехуном меня… Обидно, очень обидно… — Мятников демонстративно отворачивается от Сапова. — Я от чистой души хотел вам идею преподнести, а вы… Какая горилловская неблагодарность. Даю вам голову на отсечение, что все будет в лучшем варианте, но только не сегодня.

— Тем-ни-ла!.. Провокатор! — орет Иван Петрович.

— Ты что думаешь, что пурга раньше как через неделю затихнет? Так ошибаешься, папаша! А вообще-то я для вас ничего никогда делать не буду. Настоящий мужчина тем и отличается, что в критический момент может в себе задушить сострадание к ближним.

— Хватит молоть, выкладывай идею, потом возьмешь отгулы. — Семен приподнимается на локти и смотрит пытливо на Мятникова.

— О’кей! Приступаю к секретной операции.

Николай бросает на стол карты и поднимается.

Иванпетя хватает его за руку.

— Погодь, давай доиграем.

Иванпете впервые за долгую игру пришла хорошая карта, и ему не терпится взять в игре верх над Мятниковым.

Николай пытается вырвать руку, но Сапов держит ее крепко.

— Не мешай, — вяло отрезает бригадир. — Пусть инициативу проявляет. Но если он нас наколет, то я ему… Он мой характер знает.

— Брось ты его, Семен, слушать. Это ж ветродуй, он только и знает, что трепаться. Пора знать, какая это балаболка. У него одни бабы на уме, а о другом ему думать некогда, — говорит Иванпетя, но руку Мятникова отпускает.

Но Мятников уже не обращает внимания на Иванпетю. Он обувается. Он весь переполнен жаждой деятельности.

Натянув на полушубок брезентовую чукотскую камлейку, Николай остановился у двери и командирским тоном приказал:

— Пока я осмотрю сени, Василю Бантусю немедленно одеться и быть готовым следовать за мной.

— А кто ты такой, чтобы я те слушал?

— Отставить разговорчики. За пререкания — взыскание.

— Василь, не пузырься, делай, что он говорит. — Семен истомленно поворачивается к стене, шумно и устало вздыхает. — Пусть уж разворачивается, но если он нас того, то он мой характер знает.

Как только Василь и Мятников вышли из балка, Индюк, позевывая, лег на кровать, которая стояла напротив железной печки, и уже через минуту слышалось его спокойное, блаженное посапывание.

— Вот сволочь! — фальцетит Иван Петрович, покачиваясь всем туловищем из стороны в сторону, морщит презрительно лицо, и на большом горбатом носу его собираются складки. — Уже как лошадь храпит. Надо ж быть таким! А? Тут себе места не находишь, а этот…

— Глохни, — рычит недовольно Семен, приткнувшись головой к тонкой, подрагивающей от порывов ветра стенке балка. — Без тебя тошно, будто дохлую крысу съел.

Иванпетя не то чтобы боялся бригадира, но просто не хотел с ним конфликтовать. Как ни крути, а от бригадира многое зависит: заработок, участок работы полегче, вообще отношение к тебе в бригаде.

Семен Жарков всего лет пять работает на шахте, но он зол в работе и вообще-то башковитый мужик: за такой короткий срок от простого бурильщика дотянул до бригадира.

Иванпетя недолюбливал Семена за то, что тот не считается с мнением самого Иванпети, хотя уже с его мнением он должен считаться. Как-никак Сапов пятнадцать лет на Крайнем Севере, больше десяти из них работает на одной и той же шахте. Правда, начальство недолюбливает его. Все из-за того, что он любит резануть правду-матку в глаза. Это никому не нравится. Спеси-то в людях ох как много, а хозяйственности и деловитости нет. Так думает Сапов, вовсе не считая себя глупее Семена. Хорошо, любит он деньги. Так не краденые, заработанные, трудовые. Ты мне дай работу посолиднее, обеспечь меня материалами, механизмами, а я те горы сверну, я те всю землю перепашу, но мне за это и плати надлежащим образом, хорошо плати, чтобы у меня охотка была еще крепче работать. Надежда на сознание нынче плохая. Это у молодых, горячих, гонор рубль заменяет, а у нас-то, поживших, кого судьба била и рвала, на переднем плане желание хорошо, в достатке пожить. Чего ж нас ругать за то?

Не только из-за денег любит Иван Петрович Чукотку. Просторы здесь, вообще первозданная вольность в природе. Хорошо на материке, да уж больно тесно там человеку. Песчинкой там себя чувствуешь, затертым, забитым, задавленным сутолокой. На Севере ты — человек, тут ты на просторе распрямленным живешь, тут ты сам к себе уважение имеешь.