В тупике. Сестры - страница 7
– Раненого?
– Раненого. Пошел он летать под кулаками и пинками по всему залу. Перебитая рука мотается, вопль, – понимаете, животный вопль зверя, которого забивают насмерть…
Катя глухо застонала.
– Не надо!
Дмитрий беспощадно продолжал:
– Скоро замолк, а тело все летает из конца в конец. Тяжелыми сапогами с размаху в лицо, хохот, грубые шуточки… Толстый ко мне: «Ну-ка, товарищ, пойди сюда!» Руку мне за пазуху. Нащупал во внутреннем кармане жилетки бумажник, вытаскивает. А там удостоверение мое, – поручик Дмитревский. Развернулся наотмашь, и дальше я ничего не помню… Очнулся в комнатке кассира, в окошечко билетной кассы из зала свет. Лежит рядом Марк с раздутым, черным лицом, со стеклянными глазами, уж не дышит. Ощупываю себя. Тело ноет, но кости целы. Вдали выстрелы, все ближе. Пулемет затрещал, звенят разбитые стекла. Суматоха, матросы попадали на пол. – «Это недоразумение! Свои!» Комиссар к телефону. Вдруг – «ура!» Нет, не «свои»… Граната ручная в залу, матросы поскакали в окна, выстрелы, лампа упала и потухла. Открывается дверь, входят двое в нашу комнатку, один нажал кнопку электрического фонарика карманного, свет упал на его рукав, – череп с перекрещенными мечами. Марковцы!.. Я хотел крикнуть, и только мог застонать. Они назад. – «Господа! Тут еще товарищи!» Я собрал все силы, крикнул: «свои! свои!» И опять потерял сознание.
Он замолчал. Катя вздрагивала короткими толчками всего тела.
Ветер завыл и с шумом пронесся поверху. Чудовищные волны лезли на берег, шипели пеною, разбивались с гулким, металлическим звоном и, задохнувшись, ползли назад.
– И вот теперь, Катя, подумайте…
– Не надо говорить… – Катя блуждала вокруг глазами. – Что это за звон кругом? Такой нежный-нежный?
Дмитрий с недоумением смотрел на нее.
– Я не слышу. Море гудит.
Катя настойчиво сказала.
– Нет, другой какой-то звон. Стеклянный, особенный.
– А ведь правда.
– Ах, вот что! Это ветки оледенелые звенят… Как странно!
Они подошли к перилам. Ледяшки, облепившие ветки акаций, стукались под ветром друг о друга, и мелодический, тихий, хрустальный звон стоял в воздухе, независимый от медного рева моря.
– Пойдем, – сказала Катя.
Они пошли. За домом рев моря стал глуше, и яснее раздавался по всему саду таинственный, нежный хрустальный звон.
Катя остановилась.
– Дмитрий! – Она, задыхаясь, смотрела на него. – Митя! Милый мой! Так вот что тебе приходится там…
Она вдруг охватила его шею руками и крепко поцеловала.
– Катя!
Девушка припала к его плечу, он заглядывал в ее румяное от холода, небывало-прекрасное лицо и целовал в губы, в глаза.
Катя, спеша, развешивала по веревкам между деревьями сверкающее белизною рваное белье. С запада дул теплый, сухой ветер; земля, голые ветки кустов, деревьев, все было мокро, черно, и сверкало под солнцем. Только в углах тускло поблескивала еще ледяная кора, сдавливавшая у корня бурые былки.
Пришел, наконец, штукатур Тимофей Глухарь с сыном Мишкой. Иван Ильич сговорился с ним.
– Ладно, пятьдесят рублей. Только уж хорошенько все замажьте, перемените, где нужно, черепицы. Года два, говорите, простоит крыша?
– И пять простоит, ручаюсь вам… Где известка? Мишка, пойдем.
Они замешивали известку. Иван Ильич спросил:
– Вы, говорят, большевик?
Тимофей поспешно ответил:
– Какой я большевик, что вы! Хулиганье это, мошенники, – слава богу, нагляделись на них.
– А ведь вы были в революционном комитете при первом большевизме.
– Заставили идти, что ж было делать? Не пошел бы – на мушку. А мне своя жизнь дорога.
Иван Ильич обрадовался и стал рассказывать о большевистских зверствах в России, о карательных экспедициях в деревнях, о подавлении свободы мысли среди рабочих, о падении производительности труда, о всеобщем бездельничестве.
Глухарь поддакивал.
– Это действительно! Да, конечно! Разве наш народ на всех станет работать! Каждый только и норовит для себя урвать.
Парень Мишка с неопределенною усмешкой слушал.
Катя развесила белье и поспешила к Дмитревским.
Профессорша пекла на дорогу Дмитрию коржики, профессор в кабинете готовился к лекции.
– А где Дмитрий?
– Дрова колет в сарае, сейчас придет. – Наталья Сергеевна почему-то сильно волновалась. – А вы знаете, мы вчера с Митей засиделись до пяти часов утра.