В усадьбе - страница 13

Баринъ слушалъ и улыбался. Онъ смотрѣлъ какъ два пѣтушка-цыпленка дрались между собой, прыгая другъ передъ другомъ. Птичница продолжала:

— «У тебя, говоритъ, цыплята съѣдаютъ крупы словно полкъ солдатъ. Ты, говоритъ, отсыпаешь, копишь и на деревню къ Амосу Ермолаеву продавать носишь. Черезъ эту, говоритъ, крупу вы съ мужемъ и пьянствуете». Тутъ ужъ я, баринъ, не вытерпѣла и принялась ее ругать. Помилуйте, я даже не знаю, какъ и дверь-то въ кабакѣ у Амоса Ермолаева отворяется, а она вдругъ, обидчица, такія слова про меня! У самой у ней хвостъ замаранъ, такъ оттого такъ и про другихъ думаетъ. Сама вашъ чай да сахаръ отсыпаетъ и черезъ Василья Савельева къ Амосу Ермолаеву продавать посылаетъ. Вы не вѣрите, сударь? Самая вороватая баба ваша Афимья. Вы и насчетъ вина-то присматривайте. Очень чудесно она у васъ отливаетъ да съ Васильемъ Савельевымъ и съ братомъ евоннымъ Иваномъ въ кустахъ пьетъ. Вонъ тамъ за усадьбой, въ кустахъ, на овражкѣ пиршество это у нихъ и бываетъ. Вы, вотъ, наливки ягодныя теперь изволили сдѣлать, а я ужъ одну бутылку наливки у Ивана въ рукахъ видала. Вѣдь Иванъ-то, вы думаете, кто ей приходится? Хахаль — вотъ кто. Старая баба, а молодого парня путаетъ. Погодите, она вамъ его еще въ работники схлопочетъ. Знаю я ея подлыя мысли. Теперича, она меня съ мужемъ сжить хочетъ и чтобы на наше мѣсто Василія Савельева съ женой, а тайный у ней смыслъ такой, чтобы и Ивана потомъ вамъ навязать. Ивана-то она въ кучера прочитъ. А Иванъ нешто кучеръ? Въ извозчикахъ онъ, дѣйствительно, въ Питерѣ ѣзжалъ, а на вашихъ лошадяхъ ему ни въ жизнь не проѣхать. Ваши кони огневые. Гдѣ ему съ вашими конями управиться!

Къ барину подошла барыня.

— Что ты тутъ дѣлаешь? спросила она его.

— Любуюсь на дерущихся пѣтушковъ, да сплетни слушаю, отвѣчалъ онъ. — Давеча ключницыны сплетни выслушивалъ, а теперь, вотъ, птичницыны сплетни слушаю.

— Не сплетни это, баринъ, а правда, продолжала птичница. — Просто разорительница вашего дома эта самая Афимья-ключница. Нешто такія женщины въ ключахъ ходятъ? Не въ ключахъ имъ у господъ ходить, а въ острогѣ сидѣть — вотъ ихъ мѣсто. А ужъ про другихъ-то какъ! Господи Боже мой! И всѣ у ней воровки. Молчала бы ужъ лучше. Да вотъ, хоть бы опять и насчетъ гороху. Пѣтушки наши теперь подростаютъ, пѣть начали, надо для голоса паренымъ горохомъ ихъ кормить, чтобы голоса у нихъ звончѣе были. Я и спросила у ней гороху. Батюшки-свѣты, какъ она на меня напустилась! «Мало, говоритъ, вамъ того, что вы съ мужемъ на хозяйской крупѣ себѣ зобы наѣдаете, такъ вамъ еще и гороху подай!» Да не мнѣ, говорю, дура, гороху надо, а хозяйской птицѣ. Такъ и не дала, а только ругательски изругала меня. Ужъ вы, баринъ, велите ей гороху мнѣ дать для пѣтушковъ, а то, ей-ей, они у насъ безголосые останутся. Будутъ хрипѣть, а настоящаго голоса никогда у нихъ безъ гороху не будетъ.

Баринъ улыбнулся и спросилъ птичницу:

— Ну, что, Василиса, все вылила, что на душѣ накопилось?

— Мнѣ, баринъ, выливать нечего! Я о вашей же птицѣ хлопочу, чтобы ваша же птица была сыта и въ порядкѣ. Мнѣ что! Хуже же будетъ, ежели ваши пѣтушки пѣть будутъ сраму подобно. Воля вашей милости.

— Дадутъ, дадутъ тебѣ гороху для пѣтуховъ, сказалъ баринъ, трогаясь съ мѣста и направляясь въ садъ.

— Велите ужъ и винца стаканчикъ выдать… продолжала птичница. — Теперича, ежели вспарить этотъ горохъ, да въ винѣ его намочить, то пѣтухъ съ вина боецъ будетъ.

— Да мы изъ молодыхъ пѣтуховъ только пару оставимъ, а остальныхъ съѣдимъ, сказалъ баринъ.

— Такъ вѣдь и парочку-то лучше такую держать, чтобы бойцы были, а то, что хорошаго въ смирныхъ пѣтухахъ?

— Хорошо, хорошо. Получишь стаканъ водки.

Баринъ въ высокихъ охотничьихъ сапогахъ и темнозеленой курткѣ, опушенной мѣхомъ, сердито сбрасывалъ съ себя въ кабинетѣ поясъ съ кинжаломъ, патронную сумку, яхташъ и ходилъ изъ угла въ уголъ большими шагами. Прислоненную къ креслу двустволку онъ пнулъ ногой, повалилъ ее на полъ и проговорилъ:

— Какая тутъ охота съ этакой проклятой собакой! Тутъ будь счастливѣе Юлія Цезаря, стрѣляй лучше Вильгельма Телля — и то придешь домой безъ добычи.