«В Вашем дружестве — вся моя душа, вся моя жизнь» - страница 20

Г-н де Помпонн и г-жа де Вэн просили меня передать Вам самые дружеские приветы; думаю, что если вдруг Вам понадобится обратиться к нему как к министру, то лучше будет в письме поставить его имя, а адресовать его г-же де Вэн, и не потому что ей так хочется, а потому, что так вернее.

Г-н де Помпонн толкует мне про какую-то неразбериху в Провансе; я про это ничего не слышала. Прошу просветить, о чем речь; он говорит, что виной всему де Кориолис, председатель парламента, который все никак не перестанет строить из себя истинного провансальца[147]. Я тогда задаю вопрос: «Ну, а г-н де Гриньян-то при чем тут?» — «Сам-то он ни при чем, — поясняет он мне, — но ведь у каждого из нас есть друзья, за них и хлопочут». Не забывайте, что это Прованс. Он поведал мне еще о какой-то депеше по своему ведомству, которую, минуя его, адресовали напрямую г-ну Кольберу[148]. Мне показалось, что такое поведение весьма его задело, и он хотел бы знать, как такое могло получиться; пребывая в полном неведении, я попала в неловкую ситуацию. Говорю ему: «Уверена, что г-н де Гриньян тут ни при чем». — «Об этом и речи нет», — отвечает он. — «Ну, тогда, — говорю я, — это все проделки г-на д’Оппеда. И как вам такие замашки?» — «Меня они премного позабавили», — заключил он. Я в тот день была явно в ударе, виданное ли дело, ни о чем не ведая, поддержать разговор, словно ты в курсе событий. Дайте мне знать, из-за чего весь сыр-бор. Лучше, чтобы все оказалось именно так. Ла Гард выезжает через неделю; все время какие-то задержки. Вчера он у меня обедал; наговорились от души. Этого же желаю и Вам с ним в Гриньяне. Он беспокоится за здоровье господина архиепископа, да и на меня страху нагнал. Он захватит для Вас венгерской воды, башмаки и двенадцать коробков с пилюлями.

Не думайте, милая, что смерть г-на де Тюренна позабылась у нас столь же быстро, как прочие известия; не проходит и дня, чтобы о нем не вспомнили и не всплакнули:

Эти строки как раз про него. Вы говорите, что воистину блаженны те, кого обошла стороной столь тяжкая утрата! Однако всеобщее внимание к ней лишний раз заставило вспомнить о доблестях сего славного человека. Известие о том, сколь потряс Вас Сент-Илер своим рассказом, весьма меня порадовало. Он выжил; будет теперь привыкать управляться левой рукой. Твердость и красота души еще сослужат ему добрую службу. Смею предположить, что известие о мелкой неудаче нашей армии изрядно Вас удивило; с самого рождения Вы и не слыхивали ни о чем подобном[149].Один лишь коадъютор[150] сумел использовать все это во благо, добавив тем самым блеска и свежести своей торжественной речи, успех которой, по меньшей мере в глазах придворных, составила именно эта ее часть, умные же головы воздают ей должное целиком, от начала и до конца. В субботу они с нашим красавцем аббатом отобедали у меня; общество любого из Гриньянов доставляет мне несказанное удовольствие.

К слову сказать, милая, кроме меня ни при дворе, ни по всей Франции Вам не сыскать другой такой матери, которая бы горевала при мысли, что ее родная дочь купается в любви, и почитала бы себя одну достойной чести коротать свои дни подле нее. Но таковы промыслы Фортуны, они обрекают меня на смирение вопреки мукам, о коих умалчиваю, полагаясь на Ваше во мне участие. И тогда письма наши друг к другу есть благо, ибо они лучшее, что у нас есть. Знаю, сколь утруждают Вас ответы на мои письма, сколь отвлекают они от соблюдения ваших светских приличий. Вы сетуете на недостаток новостей; а каково мне дважды в неделю читать про такое. Да ни одна книга не способна заменить этих никуда не годных, но писанных для Вас одной писем; готова ручаться, что Вы лишь наскоро проглядываете их. Но коль скоро Вы находите в них усладу, моя милая, то мне этого и довольно. А тут еще наш толстяк-аббат наговорил мне всякого про Бретань. Понятно, что только известия о смятении в рядах бунтовщиков окончательно склонили меня в пользу того, чтобы ехать; он же уверен, что я просто решила воспользоваться оказией, словно бы лучшей до скончания века может не представиться.