«В Вашем дружестве — вся моя душа, вся моя жизнь» - страница 25

, а к ним еще бриллиантовые серьги и подвески чистейшей воды, три-четыре усыпанных алмазами заколки, открытый лоб, словом, триумф красоты на зависть всем послам. До нее дошли слухи, что из-за нее-де Франция лишена возможности лицезреть своего Короля, и, поглядите-ка, она его вернула, Вам трудно представить то всеобщее ликование и тот блеск, коим воссиял при этом двор. И эта несуетливая суета изысканности продолжается с трех до шести. По прибытии очередного курьера Король выходит, чтобы ознакомиться с донесениями, затем возвращается. Льется музыка, он прислушивается, по всему видно, что ему хорошо. Из дам он обращается только к тем, для кого эта честь стала уже привычной. Игра заканчивается ровно к указанному выше часу, подсчеты просты, итог ясен; нет ни жетонов, ни записей. Обычный кон — пятьсот, шестьсот либо семьсот луидоров, большой — тысяча, тысяча двести. Для начала каждый ставит по двадцать луидоров, итого сотня, дальше тот, кто набирает больше всех взяток, доставляет еще десять. Если у тебя quinola[169], то ты забираешь все, плюс еще по четыре луидора с каждого, и все пасуют. А если масть у тебя длинная и ты проигрываешь, то сам в назидание доставляешь на кон шестнадцать луидоров. Все переговариваются, ничего не понять. «А у вас есть черви?» — «У меня две, а у меня три, у меня одна, а у меня четыре». Стало быть, в игре еще либо три, либо четыре. А Данжо все эти разговоры только на руку: он весь в игре, он анализирует, он продумывает ходы. Короче, я была просто восхищена его мастерством, вот уж кто видит карты насквозь, он наперед знает, у кого какая масть.

Итак, в шесть часов все рассаживаются по каретам, Король, г-жа де Монтеспан, Месье, г-жа де Тианж[170], а милашка д’Эдикур[171] на откидном сиденье, словом, что тебе в раю либо подле Никеи во славе[172]. Вы же знаете, как устроены эти коляски, все сидят в затылок, лиц не видно. Королева с принцессами заняли другую карету, а следом уж все остальные набиваются по своему усмотрению. Потом катание в гондолах по каналу; отовсюду доносится музыка. В десять едут обратно; смотрят комедию. Бьет полночь; подают medianoche. Так прошла суббота; мы, впрочем, уехали, еще до того, как все стали рассаживаться по каретам[173].

Если бы Вы только знали, сколько раз со мной заводили речь про Вас, сколь часто расспрашивали про Ваши новости, а сколько вопросов задавали просто так, лишь бы спросить, скольких из них мне удалось незаметно избежать, скольким до этого не было дела, а мне до них тем более, тогда бы уж Вы воочию увидели этот «l’uniqua corte!»[174] Надо признать, однако, что никогда ранее там не было столь приятно, и все уповают на продолжение. Госпожа де Невер чудо как хороша, чудо как скромна, чудо как наивна; ее красота живо напоминает о Вас.

Г-н де Невер, как водится, самый забавный из Робинов[175], жена его так и пышет к нему страстью. Правильностью своих черт м-ль де Тианж[176] даст фору сестре. Г-н дю Мэн просто неподражаем; с его острым умом он позволяет себе говорить немыслимые вещи.

Г-жа де Ментенон, г-жа де Тианж, гвельфы и гибеллины[177], представьте только, все тут. Стараниями милой принцессы де Тарант Мадам буквально осыпала меня знаками внимания.

Г-жа де Монако[178] осталась в Париже.

Намедни господин Принц удостоил своим вниманием г-жу де Лафайет, тот самый «alla cui spada ogni vittiria è serta»[179]. Как можно не растаять от подобной милости, тем более что он не очень-то расточителен на них в отношении дам? Все его разговоры только про войну; как и мы, он весь в ожидании известий. Те, что доходят из Германии, вызывают трепет. Говорят, однако, что из-за таяния снегов в горах Рейн настолько поднялся, что противник более нашего пребывает в замешательстве. Рамбюр[180] был застрелен по неосторожности одним из своих солдат во время перезарядки мушкета. Осада Эра[181] продолжается, там уже есть погибшие среди лейтенантов гвардии и солдат. Армия Шомберга[182] в полной безопасности.

Г-жа де Шомберг снова меня возлюбила, поэтому наш барон[183] купается пока в лучах благосклонности своего генерала. Этот хвастунишка бездельничает, как, впрочем, и все остальные; пусть себе поскучает; если захочет контузию какую получить, то пусть сам себе ее и устраивает. Да хранит их всех Господь в этой праздности! Таковы, милая моя, все эти утомительные детали: либо они покажутся Вам скучными, либо придутся по сердцу, вот только безразличной остаться не дадут. Хоть бы у Вас случилось то самое настроение, когда Вы мне порой пеняете: «Ах, так Вы не желаете со мной говорить, так за что же тогда я обожаю свою мамочку, которая скорее умрет, чем вымолвит хоть словечко». Ну а коли вам взгрустнется, так это не по моей вине, как, впрочем, и Вашей вины не было, когда я опечалилась смертью Рюйтера