Слабо и неудовлетворительно их правительство, но народ прекрасен, и на него слишком много и долго клеветали. Ко мне приезжала сюда недавно графиня Капнист, бывшая с лазаретом у греков во время последней кампании, но ее рассказы очень мало тронули меня.
Лев Николаевич заговорил об отношениях христианства и мусульманства, но взгляды маститого писателя на эти вопросы найдут себе оценку когда-нибудь в другое время.
С ничем не сдерживаемою прямотою искреннего убеждения Лев Николаевич и тут высказал ряд совершенно оригинальных, своеобразных и, может быть, слишком уж смелых парадоксов о христианстве.
Мы вернулись к Одессе…
Лев Николаевич очень интересовался одесскою прессою, ее характером, работниками…
– Скажите, – полюбопытствовал он, – Л. Е. Оболенский совсем переселился в Одессу или только присылает свои статьи в «Одесский Листок»?..
Я удовлетворил любопытство Льва Николаевича.
Но особенно заинтересовали маститого писателя сахалинские очерки В. М. Дорошевича. Он расспрашивал меня, долго ли пробыл В. М. Дорошевич на Сахалине и где именно побывал на острове.
– Я нарочно отбираю все нумера газеты, где появляются эти очерки, – говорил Лев Николаевич, – чтобы прочесть их, когда они будут закончены. Это очень интересно… Непременно прочту их: я читал Чехова сахалинские очерки, но они мне не понравились и не удовлетворили меня.
Моя беседа с графом продолжалась около часа; я чувствовал, что этот час отнят мною у Льва Николаевича от его работ, которыми он завален, и встал, чтобы проститься…
– Скажите, пожалуйста, какого происхождения ваша фамилия?.. – спросил Лев Николаевич в заключение. – Не финляндская ли? Мы сейчас говорили об этом за обедом…
Я подтвердил основательность этой догадки графа.
– И вы говорите по-шведски?..
– Как же…
– Чудная страна, Финляндия!.. Я никогда не бывал в ней, но так много слышал об ней… Вот невестка моя была бы рада услышать родную речь!..
Сын Льва Николаевича, граф Лев Львович Толстой, женат, как известно, на представительнице аристократической финляндской фамилии Форселлес…
Покинув отшельническое уединение яснополянского философа, я торопливо заносил в записную книжку свои впечатления и слова маститого писателя, вернувшись в хату Константина Михайлова.