В заоблачной стране - страница 13

Убитый тибетский медведь.

Так мы путешествовали по пустынному Тибету. Мы шли уже два месяца, и ни разу нам не попадались признаки, которые говорили бы за то, что здесь был человек.

20 сентября мы разбили лагерь на высоте 4.917 метров и решили дать себе отдых. Чердонов взял ружье Алдата и убил из него яка. Прежде чем содрать с него шкуру, Чердонов сделал несколько снимков. Вечером Чердонов возвратился с сайгой. На Алдате попробовали новый «мусульманский» способ лечения. Больного раздели и плотно завернули в еще мягкую теплую шкуру. Я не особенно верил в пользу этого средства и с горечью чувствовал, что совершенно бессилен помочь ему.

23 утром мы поняли, что Алдату осталось недолго жить. Но нам нельзя было медлить, так как запасы наши истощались, и мы тронулись в путь. На одном из верблюдов для Алдата устроили мягкую постель из войлочных одеял, и здесь он мог лежать удобно, как в кровати. Но в тот момент, когда верблюд поднялся на ноги. Алдат перестал дышать.

Смерть Алдата, — Он ушел, — сказали мусульмане…

— Он ушел, — сказали мусульмане и окружили покойника.

Подходил к концу второй год нашего путешествия. Мы перевалили через 6 высоких перевалов, прошли пустыней Гоби, вошли опять в Тибет и теперь были на дороге в Лхассу, запретный город для европейцев.

Но как было проникнуть в этот город?

И вот я решил пригласить в свою экспедицию ламу.

Шереб-лама носил красный халат, желтый кушак и синюю шапку. Он вскоре подружился со мной и Шагдуровым. Каждый вечер я брал у него уроки монгольского языка. Он старался обучить меня, чтобы поговорить со мной о вопросах, которые его интересовали.

— Дорогой Шереб, — сказал я. — До сих пор я никогда никому не открывал своих планов. Но вас я хочу посвятить в свои дела и верю, что вы окажете мне самую живую помощь.

Лама насторожился и весь обратился в слух.

— Говорите, — ответил он. — Для вас я сделаю все, что в моих силах.

— Дело в том, что я и Шагдуров решили переодеться монголами и проникнуть в Лхассу. Вы же, дорогой Шереб, должны руководить нами.

— Что вы! Что вы! — испугался лама. — Это невозможно.

— Почему же? — спросил я.

— Я не боюсь ни монгольских паломников, ни китайцев в городе, — я боюсь тибетцев, тех, что охраняют дорогу в Лхассу. Я знаю, вас и Шагдурова никто не посмеет тронуть, но я, как лама, должен буду за это поплатиться жизнью.

И он стал предлагать другие планы. Но я твердо стоял на своем.

Целый день провели мы в горячих спорах, и когда я собирался уходить, то сказал:

— Конечно, если вы захотите, то сможете всегда вернуться домой. Это я обещаю вам. Но во всяком случае в Тибете нам нужен будет переводчик.

Лама понял, на что я намекал.

— Впрочем, — продолжал я, — вы можете остаться с караваном, я же с бурятами отправлюсь в Лхассу.

— Нет! нет! — воскликнул он. — Я не останусь с караваном. Я не хочу оказаться трусом. Но я не могу простить Шагдурову, что он не сказал мне об этом в Кара-шаре.

— Шагдуров не виноват, — ответил я. — Он только исполнил мой приказ.

24 июля на высоте 5.127 метров я разбил лагерь и стал готовиться к путешествию в Лхассу. Приготовления заняли два дня. Я назначил начальником каравана Сыркина и дал ему маршрут.

— Если мы не вернемся через два месяца, — сказал я. — то отправляйтесь обратно на север, в Кашгар.

Сыркин отвернулся, чтобы скрыть свое волнение.

Я. Шагдуров и лама переоделись в монгольские костюмы.

Я, Шагдуров и лама переоделись в монгольские костюмы. Когда я надел темно-красный полушубок с желтым кушаком, желтую шапку и неуклюжие, на толстых подошвах сапоги со вздернутыми носками — я стал до того похож на монгола, что Сыркин не узнал меня.

Мы взяли с собой те мелочи, которые всегда имеются при монголах: четки, изображения святых на шее, китайские палочки из слоновой кости для еды, кожаный кисет, огниво с трутом и кремнем и длинную трубку. В пояс каждый из нас воткнул по ножу. Потом мы взяли немного инструментов, оружия, три пары снежных очков, фотографический аппарат и провианту. Вся посуда и все котлы были настоящие монгольские. Из палаток мы выбрали ту, которая была самой легкой.

Настала минута прощанья. Сыркин низко наклонил голову, а Гамра-Куль зарыдал, как дитя. Только Шагдуров смеялся и шутил. Он наслаждался при мысли о предстоящих приключениях…