В зареве пожара - страница 6

— Дело не в бумаге. Работать некому. Инженер совсем плох. Со вчерашнего утра лежит наверху.

— Всё то же: грудь и кашель? — участливо осведомился Ремнев.

— Да… Должно быть, бедняга недолго протянет… Поговорите там в городе; нужно будет его кем-нибудь заменить.

— Я говорил уже… Нет людей — вот беда. Предполагали было назначить одного, важнецкий парнюга, из наборщиков, так тот нужен в пропагандистской группе… Впрочем, я завтра ещё раз скажу… Есть у вас что-нибудь для передачи?

— Нет, пока ничего не нужно… А вот возьмите рецепт — это инженеру лекарство… Раньше трёх часов дня листки не будут готовы. Занесу я сам. Вы к этому времени приготовьте лекарство. Возьмите деньги.

Мейчик порылся в ящике кассы и отсчитал несколько двугривенных.

— Ну, а теперь, уважаемый товарищ, — шутливо начал Ремнев, — давайте мне фунта два-три хлеба, да ещё чего-нибудь из съестного. Финансы мои иссякли…

Мейчик кивнул головой и молча отрезал большой кусок ситника. Прикинул его на весах. Отвесил также колбасы и всё это аккуратно завернул в бумагу.

Его тонкие, слабые и изящные, как у женщины, пальцы двигались плавно и уверенно. Он исполнял свою роль лавочника так просто и естественно, что можно было подумать, что человек этот с детства сроднился с прилавком.

— Спасибо… Так постарайтесь же оттиснуть возможно больше.

— Рахиль поможет набрать, я буду печатать…

Ремнев опять закутался в башлык.

— До свидания…

— Постойте! Значит, банкет завтра?

— Да, если только он вообще состоится. Наши возлагают большие надежды.

На нервном, выразительном лице Мейчика мелькнула страдальческая улыбка.

— Большие надежды! — покачал он головой. — Самообольщение и больше ничего. Не понимаю я этих банкетов. Все эти толки о «весне» кажутся мне странными, наивными и жалкими…

— Ну, ну, — добродушно рассмеялся Ремнев, — не волнуйтесь! Знаете поговорку: маленькая рыбка всегда лучше большого таракана. Банкет затевается грандиозный. Будет самый цвет интеллигенции. Начнутся речи. Тут-то мы и срежем этих буржуйчиков. Можно будет с большой выгодой использовать момент. Время самое подходящее… Нет, как хотите, а в воздухе действительно пахнет весной!

Мейчик пожал плечами.

— Хороша весна: на два аршина снегу! Впрочем, что с вами толковать, вы ведь неисправимый идеалист. Но что думают господа-комитетчики, не понимаю, положительно не понимаю! Без арестов дело не обойдётся. Работников и без этого мало, а они рискуют и этими немногими. Это безрассудно!

Ремнев сдержанно улыбнулся и покачал головой.

— Какой вы, однако, брюзга, Мейчик, — заметил он. — Во всём вы ухитряетесь видеть только дурную сторону. Это узко и, простите, даже глупо.

Худое, некрасивое лицо Ремнева слегка порозовело. Как и всегда, лишь только речь коснулась партийной тактики, он вышел из рамок сдержанности.

— Вы только подумайте, Мейчик: завтра наша местная группа сделает первое открытое выступление. Ведь это не то, что говорить в немногочисленной кучке избранных. Завтра мы попробуем вылезти из подполья. А уж это большой шаг вперёд!

Мейчик нетерпеливо махнул рукой и оборвал разговор.

— Ну, хорошо…

Завтра в три я занесу вам листки. Прощайте!

Пора запирать лавку.

— Всего доброго!

Ремнев отправился домой.

Проводив его, Мейчик вышел на улицу, закрыл ставни окон и двери. Около калитки он по привычке остановился и прислушался.

Всё кругом было тихо и спокойно. Снег больше не падал…

Небо прояснилось.

…Смутно белели свежие сугробы. Откуда-то издалека доносился хриплый, отрывистый лай собак.

Мейчик поёжился от холода и взглянул на небо.

— Время за полночь, — пробормотал он, заметив положение Большой Медведицы…

Запер за собой калитку и вошёл в дом.

…Нижний этаж разделялся на две половины. В одной из них помещалась лавка, а другая, за неимением квартирантов, стояла заколоченной. В верхнем этаже жил сам Мейчик и его жена.

…Ещё с весны он арендовал этот дом вместе со всей прилегавшей к нему усадьбой.

Место было глухое, пустынное, на самом краю города. Домовладелец, обрадовавшись, что судьба послала ему выгодного квартиранта, назначил сравнительно невысокую арендную плату. Контракт был заключён на пять лет.