В Зарницах - страница 13

— Да знаю я, что ты меня учишь! — возражал Вася.

— Ну, а от бора, — продолжал старик, — к Малому болоту рукой подать. От болота, ежели вправо возьмёте, к реке выйдете, а влево — к дороге. Глухарь в этих местах водится.

— Знаю, знаю…

Вот тебе и «знаю»! Ничего ты, дуралей ещё не знаешь. Полдня кружил по лесу, а теперь хоть караул кричи. Ни Матрёниных сапог, ни Длинного болота, ни бора, где медведь тёлку задрал. И даже Каменная дорога и та не попалась нам по пути.

Эх, Васька, Васька! Трактор изучил и даже водить можешь, а по лесу ходить не умеешь. Как же так, а?

— Куда теперь пойдём? — спрашиваем следопыта.

— Не знаю, — отвечает он и краснеет — точь-в-точь рак в печке. — Ужо переобуюсь да пойдём куда-нибудь.

— Что-то часто ты переобуваешься, Вася. Сапоги ноги натирают, что ли?

— Натирают, — пробормотал парень и улыбнулся.

Хитрит, а хитрить ещё тоже толком не умеет, и потому так нескладно у него получается. И мы тут разом с двух сторон на маленького Васю:

— А ну, давай начистоту выкладывай, что тебе на прощание дед на ухо шепнул, а?

Покраснел проводник ещё пуще.

— Говори, говори, мы всё знаем! Мы тоже блуждали в лесах немало. Всяко бывало. И дед твой будто заяц от собак по кругу не раз бегал, спроси-ка его. И на ухо тебе пошептал ради шутки, чтоб ты вперёд поумнее был.

— Ой ли? — удивился Вася.

И рассказал, что ему дед шептал.

«Коли заблудишься, — сказал старик, — то переложи стельку из левого сапога в правый, а из правого — в левый и обязательно выйдешь на дорогу».

Насмеялись втроём досыта над дедовым поучением, а потом заглянули в «лесную книгу», прочитали муравейник, ель прочитали, пень разобрали и пошли будто по компасу и вышли к Матрёниным сапогам.

Утро ясное, прохладное. Мороз был ночью слабый и не мог покрыть инеем ни траву, ни капустные грядки. Только на лесных дорогах, да и то на высоких местах — на валежниках, — остаются слабые отпечатки наших следов.

В лесу тихо. И будто нет ничего живого. Но вот попал под ногу сучок да так треснул, что разом пропала тишина.

Тревожно прокричала сойка: «Чря… чря!..» — и пролетела над нами. Этой всезнайке до всего дело! Где-то на рябине затрещал дрозд. Просвистел беззаботный рябчик, ему отозвался другой. На краю болота с треском прохлопала крыльями осторожная тетёрка. Голубой лентой метнулась вверх по стволу ели с грибом-векшовиком в зубах недовольная белка. Что-то залепетала осина десятком неопавших красных листьев. Тёмно-зелёные остроконечные бородатые ели зашептались между собой.

Когда мы вышли на вырубку, там уже было солнце.

От сваленных деревьев, от пней шёл пар. Ощетинясь засохшими корнями, темными, неуклюжими щитами торчали громадные выскори и тоже парились. Брусника так разрослась около этих пней, валежин да выскорей — ногой ступить некуда.

Посреди вырубки в два обхвата толщиной, а высотой, что глянешь на вершину — и шапка летит с головы, стоит одинокая сосна. Знать, у лесорубов руки не поднялись на неё. Походили вокруг, потоптались, два затёска сделали на стволе да так и оставили — живи.

Из лесу, что тёмным кольцом окружил вырубку, выбежала на опушку молодая поросль ёлочек, сосенок, осин, берёзок, и вот-вот разбегутся они по всей поляне и взметнут к небу свои вершины.

Щуря от солнца глаза, с добродушной улыбкой смотрит на нас Пётр Тимофеевич, как бы спрашивая: «Ну, правду я говорил, что лучше, чем Карелия, и в свете нет края?» — «Правда, правда, правда», — так же безмолвно отвечаем мы.

— А вот там, — говорит Пётр Тимофеевич, показывая рукой в сторону, — живёт мой приятель, только, чур, не стрелять…

Но в это время из-за тёмного выскоря, хлопая могучими крыльями, подымается царь-птица северных лесов — глухарь. Красивый и огромный, он летит прямо на нас. Мы вскинули ружья. А глухарь всё ближе и ближе. Вот я отчётливо вижу его вздутую шею, красные брови и бурые круглые глаза. Птица проходит над нашими головами, с шумом рассекая воздух. Ещё мгновение — и три, а может быть, и шесть выстрелов грянут, и он тяжёлым комом грузно рухнет на землю, распластав крылья…

Мы опустили ружья и долго смотрели в ельник, где скрылась чудесная птица. Первым нарушил молчание Пётр: